Семнадцать
Бабуля и мать разговаривают, хотя мать в основном помалкивает. Ее участие в разговоре сводится главным образом к всхлипам. Род, ослабевший от жара после свинки, лежит на кушетке в гостиной, блаженно и незаметно приходя в сознание и снова погружаясь в забытье. Но он слышит: в чем-то, а может, во всем, виновата мать, она сломала или испортила жизнь себе, Роду, его отцу, добросердечной бабуле и дедушке.
Бабуля говорит, что сыта по горло отпечатками пальцев на стаканах и тарелках, мать даже не удержалась на хорошей работе в банке до замужества, не ценит, что у нее крыша есть над головой. Род, ну, Род — просто дьявольское отродье, никого не слушается, мать даже сейчас на работе не удержится, она вообще помнит, каким посмешищем себя выставляла, когда работала официанткой? Дедушка сгорает со стыда, у него рубашки грязно-серые, а мать говорит, она их стирала — стирала? Мать и носового платка выгладить не может, это ж проще пареной репы, но платки — сплошь мятые и морщатся, как и все, к чему мать прикасается, это все бабуля виновата, слишком добрая была, избаловала дочку совсем, прости господи, ох, ей-богу, только вспомнить эти желтые платьица, синие платьица, накрахмаленный лен, столько очаровательных складочек, и эти носочки, и ленточка в волосах такого же цвета, всегда была одета с иголочки. Настоящая американская девушка, конечно, с такой внешностью на нее тот приятный воспитанный молодой человек из «Дан и Брэдстрит» глаз положил, за Рода отвечает мать, разумеется, но ведь ей известно, сколько приходится жертвовать, прокормить лишних два рта, не говоря о счетах за электричество и газ, а мыло, Род ест, как лошадь, а десерты бешеных денег стоят! У отца Рода были свои минусы, он всего лишь человек, мать могла бы смириться, попытаться его понять, да, он порой слишком много пьет, а какой настоящий мужчина не пьет? Мать беднягу позорила этими своими смешочками с каким-то сосунком, продавцом из магазина, что ли, или с женоподобным учителем школьным, а муж напивался до беспамятства, у него сердце разбито, кто ж его обвинит? Бог не даст соврать, не такая сложная была работа в банке, прекрасная, чистая работа, люди порядочные, весь день в разъездах, никакого однообразия, с матерью все носились, как с писаной торбой, дедушка не позволял ей пальцем шевельнуть, вот дурак, хотя и бабуля в ней души не чаяла. Да, конечно, мать для отца Рода была слишком хороша, ладно, да, в конце концов, слишком в нем крепка ирландская закваска, но ведь мать и Рода забросила, когда его отец работу искал, чтобы платить по закладной за жалкую развалюху во Флэтбуше, которая у них была вместо дома, и за это ей придется держать ответ перед Создателем. Несчастливый был дом, бабуля сразу поняла, едва туда вошла, поняла, что молодые там ни единого счастливого дня не проживут, и была права, она же знает, им с дедушкой там никто не радовался, холодные бутерброды, горка чепухового салата и пара стаканов пива, вот и все, чем их угощали, да еще разве отец домой отвозил на новой машине, которую у него быстро за неуплату отобрали. А что за фрукт был тот продавец, англичанин какой-нибудь или английский еврей, все англичане евреи, если копнуть поглубже, даже король с королевой, ей-богу, они ж там все друг на друге переженились, кузены, племянницы, дядюшки, даже сестры, какой мужик станет обманывать молодую женщину с ребенком, которому еще и трех не исполнилось? Это ж смертный грех! Мать разбила бабуле с дедушкой сердце в тот черный день, бабуля так и знала, когда ее муж, такой пьяный, аж лицо себе расцарапывал и на стены лез, господи спаси, сказал дедушке, как мужчина мужчине, что мать снюхалась с этим недоноском, с тихоней этим, ох, бедняга бога о помощи молил, а у самого все пальто в блевотине. Скромные материны платья, работа в банке, потерянная работа, неблагодарный Род, дерзит бабуле каждый день, шелковые чулки и материны юбки, можно бы и подлиннее, бедный отец, неотесанный ирландец, убедили его, что надо стать лучше, а ему это не под силу, он же остатков рассудка чуть не лишился, горький был день, когда мать, отец и Род переехали отсюда в эту лачужку вместо дома, так далеко, что на подземке или на трамвае чертовом не доберешься, только с пересадками, с кучей пересадок, ветер пробирает до костей, а ты стоишь, ждешь трамвая, на каком-то незнакомом углу, вокруг полно иностранцев, и все ради того, чтоб их навестить и,
может быть, получить бутерброд с ветчиной и чашку чая. Ох уж эти шелковые чулки и блузки, шлюха от них покраснеет, о да, бабуля знала, что у матери что-то нечисто с этим задавакой-коммивояжером или с торговцем карандашами, уродом этим напомаженным, усики маленькие, а носовой платок духами воняет, а дедушка пытался привести мать в чувство, последнее время у него в рюмке для яиц вечно засохший желток. Может,