Бабуля боится кошек, шляп на кровати и смотреть в зеркало. Если возможно, она травит любую кошку, до которой доберется. В зеркалах, естественно, прячется дьявол, и если чересчур долго на себя смотреть, он завладеет твоей душой. В кошках, считает бабуля, тоже дьявол прячется. Иногда бабуля говорит, что по ночам священники — на самом деле, монашки, а немногие настоящие монашки, если они вообще бывают, только и делают, что обжираются ростбифами и выдумывают, как наказывать дурных детей, которыми полнится мир. Она говорит, что у церкви на всех имеются планы, о да.
Бабуля любит носить лохмотья.’
Бабулины сонники — важнейшие книги ее жизни, бабуля верит в бесспорность толкований и до смерти их боится. Нередко среди ночи она сидит с сонником на коленях, всхлипывая от ужаса.
Каждое утро бабуля бросает соль через плечо, чтобы отогнать души, не обретшие покоя, они всюду, но особенно любят розетки: мертвецы проникают в дома живых, притворяясь электрическим светом. Потому днем призраков и не видно.
Ниггеры не могут быть священниками, потому что они настоящие животные, как бабуины. На самом деле, Папа Римский не итальянец, во всяком случае, не из обычного сброда, не какой-нибудь там макаронник.
Бабулины сувениры почти совсем забили верхний ящик ее комода, и больше всего она любит спичечные книжечки и бумажные салфетки из баров, гостиниц и ресторанов. Иногда глубокой ночью, дрожа от страха, она раскладывает все это на комоде в алфавитном порядке и молит бога ее не оставить. Порой она рассказывает дедушке истории про место, откуда взялись какие-нибудь спички или салфетка: это непременно история о видном мужчине с невероятной шевелюрой, что не мог глаз от нее отвести, пока дедушка занимался бог знает чем с очередным сомнительным дружком и глушил виски.
Три бабулины шубы с незапамятных времен каждое лето сдаются на хранение, и бабуля еженедельно проверяет, не украл ли их кто, потому что кто его знает, с этими жидами, которые скупили на корню меховой бизнес.
Через два года после рождения матери Рода бабуля потеряла ребенка, слава богу. Тоже дочь.
Бабулины родители — Род может пасть на колени и возблагодарить господа, что они ушли в мир иной, когда он еще был младенцем, — всю жизнь просидели на кухне при сорокаваттной лампочке, ели одну овсянку с маргарином и дрожали от страха перед разухабистым ирландским богом, которого сами и придумали. Старик был Рыцарем Христа, членом Общества Святого Имени и еще бог знает каких иисусовых обществ, всю жизнь в уединении провел, пресмыкался и глядел в рот священникам с трясучкой, а старуха жила ради Церкви, каждый день мессы, молитвы да исповеди, ей-богу, священник небось со скуки помирал, когда она ему вываливала свои мнимые грехи. Старая склочница не хотела, чтобы бабуля вышла за дедушку, мол, он легкомысленный, хотя, сказать правду, дело не в этом, просто дедушке — что есть церковь, что нет ее, спроси его, так эта возня — сплошной бубнеж и суеверия, вот и все. И старая сука всю свою поганую жизнь держала бабулю под каблуком, то грешно, это грешно, а старик знай себе тычет пальцем в требник, катехизис или еще какую книжку чертову, да головенкой мотает. Удивительно еще, как это они мужем и женой оставались, такая ведь туча грехов вокруг, Род скоро поймет, о чем дедушка говорит. Очень скоро! Как-то после свадьбы дедушка нечаянно зашел к бабуле в комнату и видит, как бедняжка хлещет себя ремнем по спине, по животу и ногам, читает «Отче наш», и «Аве Мария», и символ веры, и покаянную молитву, а слезы так и текут ручьем, ей-богу, и каменное сердце растает. Бабулю впору было связать, красная, как свекла, но дедушка быстро понял: ей стыдно, что он видел, как она в одной ночнушке себя стегает, потому что она в ночнушке была. Бабуля сказала дедушке, чтоб к ней не прикасался, мол, она поняла, распутство — прямая дорога в ад. Конечно, в дедушке тогда жизнь еще была какая-никакая, хоть и есть в чем раскаиваться.
Бабуля бросает соль через плечо, отгоняет злых духов, потому что иногда они не возвращаются в розетки, даже если выключить свет. Бабуля говорит, что слышит, как они в лампочках шепчутся.