с блестящей мандолиной под мышкой ненарочно столкнул бабулю с крыши;
в темно-сером полосатом костюме бесцельно приказал ей каждый вечер босиком гонять за пивом;
в выцветших штанах цвета хаки ненароком оставил ее в холодной кладовке вместе с жалкими шубами;
с темно-синим шарфом на шее как бы между прочим за четверть доллара продал бабулю старьевщику;
с кувшином пива в руке небрежно повесил ее на каком-нибудь кожаном ремне;
куря «Лаки-Страйк», нечаянно затолкал ей в глотку дюжину русских шарлоток;
щурясь сквозь пенсне без оправы, легкомысленно решил, что она будет главным поваром и посудомойкой у Джимми Кенни и его профурсетки;
надравшись виски «И все», беспечно посадил бабулю в подземку до окраин Бронкса;
выиграв все партии в казино, бесцеремонно врезал ей по лицу холодным зельцем;
черноволосый и с превосходной трубкой, хладнокровно поставил ее у букмекера;
вместе с Алексом, покойным братом, по невнимательности отправил ее в Непроходимые Дебри Темного Конго;
с изумрудно-зеленым значком «Да здравствует Ирландия» на лацкане грациозно опрокинул ей на голову ведро с голодными вшами;
в сером котелке в шутку заставил ее ходить в школу в домашних лохмотьях;
ослепительно улыбаясь вставными зубами, равнодушно заставил бабулю причащаться, пока ее не вырвет в церкви;
в начищенных до блеска черных ботинках и черных шелковых носках, невозмутимо заразил ее гонореей, а затем отправил лечиться в больницу округа Кингз вместе с латиносами и черномазыми;
поигрывая серебряным перочинным ножом, с легкостью располосовал двадцать три пары шелковых чулок, которых она ни разу не надела;
помахивая карточкой Дэззи Вэнса, с той игры 1925-го, когда Филадельфия продула всухую, молотком учтиво вышиб бабуле золотой зуб;
прослезившись над прадедушкиной резалкой для сигар, метко брошенным золотым кирпичом вдохновенно выбил бабуле черно-коричневый зуб;
сверившись с фамильными карманными часами, весело заставил бабулю с утра до ночи сидеть с Кэйтиным мужем-инвалидом семь дней в неделю;
невозмутимый, в черно-белых туфлях, смешливо вынудил ее каждый вечер стоять у плиты, а потом ужинать с братьями Ронго;
размышляя над засушенной гарденией в учебнике современного делового английского, пренебрежительно отправил бабулю на исповедь к новообращенному приходскому священнику;
прижав к сердцу фотографию Мэй Марш из «Нетерпимости»[18], с готовностью предложил пожизненные бабулины услуги сестрам милосердия;
оторвавшись от страницы, исписанной его изящным, хрупким почерком, игриво нашел ей работу уборщицы туалетов в ночлежке на Бауэри;
блестя бриолином на седых волосах и благоухая сиренью, рассеянно продал бабулины драгоценности, чтобы накупить подарков шлюхам и потаскухам из конторы;
густо покрыв лицо пеной для бритья, бесстрастно уронил бабуле на ногу наковальню;
разглядывая щипчики для ногтей, без напряжения, под пыткой заставил ее покупать сливочное масло вместо маргарина;
в «честерфильде» с вельветовым воротником без усилий выбросил бабулины вставные зубы в окно;
с перламутровым театральным биноклем на шее изящно забыл ее в холодильнике у мясника Фила;
гремя карандашными огрызками в жестянке из конторы, безмятежно отказал бабуле в соленых крекерах, которых она жаждет;
надевая серые замшевые перчатки, благодушно сообщил ей, что идет прогуляться с отцом Рода;
и наконец, а если б дедушка, во взятой напрокат визитке, с безупречной бутоньеркой в петлице, решительно оставил бабулю рыдать у алтаря лет тридцать пять назад?
Тридцать шесть
Неожиданно и необъяснимо Род по уши влюбляется в Пэтси Тейлор, блондиночку с измученной и тревожной бледной рожицей. Они примерно ровесники, Пэтси учится в католической школе и живет через три дома от Рода. Как же это вышло, что лишь теперь он замечает, как она прыгает со скакалкой, играет в классики и камешки? Как вышло, что лишь теперь он видит, как взметается клетчатая школьная юбка, когда Пэтси бежит?
Где же он раньше был?
Увлечение Рода растет с каждым днем, и наконец он буквально сходит с ума от страсти. Пэтси, Пэтси. Ах, ее прекрасные торчащие зубы! Подкрепите Рода вином, освежите его яблоками.
Как-то вечером Род будто невзначай догоняет Пэтси, когда она идет домой ужинать. Говорит, что, кажется, встречал ее в школе, ага. Да, видимо. Говорит, что, кажется, они в детстве в одном классе учились, может, доску вместе мыли? В одном классе? Он увлеченно врет, стараясь не смотреть на маленькую грудь, что выпирает под белой блузкой в чернильных пятнах. Может, они в классе за доску отвечали? Пэтси смотрит на него откровенно жестокими серыми глазами и говорит, что слыхала, Род в классе для кретинов учится. Она говорит, у них в католической школе кретинов не бывает, она никогда не училась в одном классе с Родом, она всегда в католическую школу ходила. Говорит, в католической школе девочки тряпки для мела не вытряхивают — это для мальчишек работа. Род говорит, этот его класс ничего не значит, ровным счетом ничего, это ошибка. Пэтси усмехается холодно и лукаво, чуть приоткрыв кроличий ротик. Род тонет в унижении, резко меняет тему, грубо, глупо спрашивает ее (искусительницу Пэтси! бесподобную Пэтси!), не хочет ли она подарок. Подарков? Может, он ей что-нибудь? Может? Может, каких-нибудь? Пэтси опять улыбается, грязным пальчиком касается его руки. Род тупо смотрит в ее бледное лицо. Пэтси касается его руки двумя грязными пальчиками, поворачивается и взбегает на крыльцо своего дома. Род нюхает руку. О, Пэтси! О, Пэтси хочет подарок! Род направляется домой, сердце выпрыгивает из груди.
18
Мэй Марш (1895–1968) — американская киноактриса. В «Нетерпимости» (1916), немой мелодраме режиссера Д. У. Гриффита о том, как в различные эпохи любовь страдает от нетерпимости, сыграла одну из пострадавших.