Подарки? Но у Рода нет денег.
Три дня, неделя. Смутная зубастая улыбка Пэтси расплывается, блекнет, наконец исчезает. Пэтси говорит, она и не думала, что слабоумный кретин знает, что такое подарок! Она снова и снова подбрасывает старый грязный теннисный мячик, ловит его неловкими пальцами. Роду будто кол в сердце забивают. Ему хочется целовать ее туфли. Ему хочется плакать.
И тут бабуля велит Роду сходить к Дрейеру и купить на десять центов среднего масла, не лучшего, а среднего, и объяснить наци, если он за столько лет еще не понял, кому Род приходится внуком, ибо если бабуля получит хоть на йоту меньше, чем то, за что заплатила фрицу добрыми американскими деньгами, которые, по правде говоря, наверняка идут Гитлеру, или как там зовут этого придурка, она уж постарается, чтобы Род понял, как выполнять поручения! Род кивает с физиономией безропотной побитой псины — еще одна личина в его стремительно растущем репертуаре. Десять центов на масло — это деньги для Пэтси, для Пэтси.
Масла вообще не существует, и бабули тоже нет, нигде на земле.
Пэтси на крыльце играет в камешки, и Род ей машет. Пэтси глядит надменно. О, как желанна невзрачная Пэтси в своем утонченном презрении.
Десять центов, считай, потрачены, пропади оно пропадом, это масло, и бабуля пусть катится прямиком в ад. В помрачении страсти Род за пять центов покупает кольцо с ужасным аляповатым сердцем Христа, кровоточащим в обрамлении шипов под целлулоидом, ярко-зеленый волчок за четыре цента и на цент сосисок. Он просит положить это все в бумажный пакет и бегом возвращается к чудесному крыльцу чудесной Пэтси, дабы передать подношение в ее чудесные грязные руки. Пэтси заглядывает в пакет, расплывается в грызуньей улыбке и встает. Собирает свои камешки, мяч и манит Рода за собой по коридору на первом этаже, в темный закуток под лестницей возле двери во двор.
Пэтси что-то говорит: о сердце Христа, о младенце Христе из Праги, о матери-настоятельнице или о пятидесяти миллионах лет ужасных мучений душ, томящихся в чистилище. Она угощает Рода конфетами, надевает колечко на мизинец, говорит, что красивое. Говорит, что волчок ей тоже нравится, она ужасно любит зеленый, ее любимый цвет. Род глупо ухмыляется, рукой прикрывая пятнистые зубы. Неудержимо хохочет, затем наклоняется и целует Пэтси в щеку. Пэтси краснеет, Род краснеет, Пэтси наклоняется, целует Рода в губы, и секунду ему кажется, будто лицо у него сейчас вспыхнет ярким пламенем. В паху тупо, волнующе ноет.
Своим странным ротиком Пэтси жует хотдог, лицо розовое и потное. Она ерзает, садится нога на ногу, и Род видит у нее под юбкой белые трусики. От щекотки после ее губ, от вида трусиков у Рода встает так, что аж больно. Он боится, что Пэтси заметит выпуклость на поношенных вельветовых штанах, сутулится, чтобы Пэтси не увидела.
В волнении, восторге и смущении, радостный и благодарный Пэтси, прекрасной Пэтси с раздвинутыми ляжками, Род берет еще сосиску. О, грязная, беспечная Пэтси! Может, она раздвинет ноги чуть шире, может, юбка задерется чуть выше? Он бы увидел побольше. Или еще что. Еще что. Он знает, что пялится, будто извращенец какой, будто Сэл Ронго или Белок, в голове все плывет и кружится. Пэтси говорит, ей пора на ужин, и вновь его целует липкими, сахарными и коричными губами, ее рука ненароком касается ужасного, постыдного бугра на штанах. Она говорит спасибо, или спасибо тебе, или спасибо, Род. Род, говорит она, Род. Ее передние зубки прикусывают тонкую нижнюю губу.