Бабуля говорит, что от подобной участи их избавит кольраби. Она оборачивается к дедушке и, свирепо уставившись в его тарелку, напоминает, какой прекрасный пример своему тощему внуку он подает. В тяжелую минуту бабуля поднимает взор к потолку за поддержкой и вопрошает бога, зачем он послал ее на грешную землю страдать из-за мужа-размазни, дочери-потаскушки и внука, дикого индейца, точь-в-точь, как его забулдыга-отец.
Но бог в премудрости своей знает, насколько тяжелый крест способен нести каждый, бог сжалится над ней, о да, она уверена, он не увеличит ее бремя ни на йоту. Богу известно, говорит она, молотя кулаком Роду по черепушке, что ее терпение истощилось. Что она всего лишь человек из плоти и крови. Что мучители пользуются ее добротой.
Не думает ли кто, повторяет бабуля, что она покупает кольраби для своего удовольствия?
Род пялится на капусту, что стынет у него на тарелке. Далее все идет как обычно. Бабуля и мать убирают со стола, заваривается чай, на десерт подается лаймовое желе. Бабуля самолично соскребает объедки с тарелок в мусорное ведро, но бережно перекладывает кольраби Рода на треснутое блюдце, а блюдце убирает в ледник. Она счастливо улыбается Роду, у Рода крутит живот. Жжет глаза. Он глядит на дедушку, тот читает «Джорнел-Америкэн» двухдневной давности, свистнутый с буфетной стойки. Род смотрит на мать, та льет молоко в чай. Длинная страстная речь и бабулины стенания о ее мучениях, удары кулаком Роду по голове и порка тонким ремнем по ногам, ягодицам и бедрам — ничего этого нет.
Поглаживая Роду лицо сальными пальцами, бабуля мягким, чарующим голосом спрашивает, не хочет ли он еще желе или вкусного печенья. Может, молока с желе? На все вопросы Род отвечает отрицательно, угрюмо повесив голову, и бабулино лицо в ярости багровеет. Наступает глубокая тишина. Род медленно поднимает взгляд — бабуля сердито смотрит. Ее глаза вспыхивают, и Род знает: у нее появился план. Он оседает на стуле и видит блюдце, полное отвратительной, холодной, студенистой, зеленовато-белой капусты. Это для него.
Может, мать что-нибудь такое скажет, и бабуля выбросит кольраби. Род знает, что этого не будет. Может, кольраби исчезнет. Может, дедушка воспротивится. Может, ледник взорвется, или весь дом сгорит. Он знает, ничего подобного не случится. Может, бабуля?.. Может, бабуля?.. Может, она?.. Ничего не будет. Не может быть. Род пять раз повторяет имена Иисуса, Марии и Иосифа. Он прикидывает, что если б заболел проказой, его губы, наверное, отвалились бы к утру.
Шесть
Дедушка, а следом мать вбегают в гостиную на призывный бабулин вопль. Они замирают, с отвращением принюхиваясь, потрясенные и оглушенные градом злобных бабулиных проклятий, божбы, молитв и угроз. Род стоит в углу, отчасти спрятавшись за креслом, накрытым, как обычно, белой простыней. Краем глаза он видит в окно крыши и задворки нормального, безмятежного мира.
Бабуля орет, что все они, все они, — и дегенерат Род, в первую очередь, — все они будут только рады, когда она, окоченевшая, ляжет в нищенскую общую могилу, да приходилось ли какой женщине, что желает лишь быть добросердечной, испытывать подобные мучения? Обезумев, она хватается за свой грязный халат и задирает его, целиком открывая заношенные дырявые чулки, скатанные и почти кокетливо подвязанные над острыми коленями. Она точно закончит дни свои в богадельне, стонет бабуля, и это с ее слабыми легкими, больным сердцем и кровью, которая, как водица, жидкая, да, но пусть ей лучше до благословенного вечного покоя станет приютом богадельня с жалкими, безграмотными болтливыми венгерами и итальяшками, чем собственная бабулина семья. Бабуля быстро подходит к Роду и отвешивает ему затрещину — ладонью сначала, потом тыльной стороной ладони. Мать протестует: незачем бить Рода по лицу, и неважно, что он натворил, все можно убрать, и она это сделает сама. Бабуля окидывает мать презрительным взглядом и спрашивает, не может ли та любезно сообщить им всем, когда она, с этими ее разговорами о том, что нужно делать, принесла в дом хотя бы грош. В окне Род видит, как кто-то запускает с крыши воздушного змея. Щеки у Рода горят, в голове звенит и шумит. Интересно, сможет ли воздушный змей стащить с крыши того сукиного сына.
Бабуля втягивает носом воздух, на лбу у нее — бусинки пота, она ломает руки, и неожиданно кричит матери, чтобы та принюхалась к этому отвратительному, мерзкому запаху, во имя Иисуса Христа, как это вообще может быть, чтобы тупая, неотесанная женщина так отстала от жизни, что не может учуять разврат! Бабуля напоминает ей и дедушке, который предпочел бы дослушать матч «Доджеров» Бостоном, что веру католических мучеников испытывали отвратительными запахами и зловонием, да, хорошо известный факт из истории церкви, но бабуля клянется всем святым семейством, что ни один из тех запахов не сравнился бы с вонью в этой комнате! Бабуля крестится.