Бабуля держит старую сумочку, тычет ею матери в лицо. Она думает, что, она думает…
Она думает, что мать.
Род распластывается по стене в сумрачном коридоре, возле жуткой тоскливой картины с тенистым озером и тремя странными покойницами, призраками в белом на том берегу. Бабуля уже охрипла, лицо, мертвенное, синевато-серое, она орет на мать, в бесноватом танце снова и снова топая драными бесформенными шлепанцами, которые притащила с помойки. Заплаканное материно лицо перекошено, распухло, побагровело, оно мокрое и уродливое. Род опасается, как бы его не вырвало.
Не то чтобы он переживает за мать, да что за дерьмо, она же и впрямь шлюха, бабуля правильно говорит, да и вообще, какая разница. Род тихонько, на цыпочках крадется по коридору к двери, бесшумно ее закрывает, отгораживаясь от диких воплей. Взбирается по лестнице на крышу, посидеть там. Говорит, что если его спросить, так эти вшивые суки пусть хоть поубивают друг друга, ему осточертело быть во всем виноватым, неудивительно, что отец отсюда смылся.
Сорок пять
За короткое время с Родом происходят два сексуальных приключения — простых, не сказать банальных. Их основное, так сказать, содержание столь заурядно, что Род вполне может рассказывать о них на улице, дабы развлечь дружков, непримиримых сторонников тщательно выстроенного и лицемерного женоненавистничества нашей эпохи. Но Род опускает подробности, что связывают оба события воедино, выворачивают их суть и превращают в сплошной ком беспорядочных несуразностей. Род говорит, что вот так все и было.
Ясно?
Господи Иисусе! Он спрашивает, не жаждет ли кто крови!
Как-то после школы Род вламывается в ванную, где к своему изумлению и смятению обнаруживает мать — она голышом стоит на коврике.
Подняла руки, вытирает голову банным полотенцем, что закрывает ей лицо. Какой-то миг Род надеется, что получится улизнуть, и мать дальше займется таинственными женскими обрядами, не заметив его присутствия. Но мать видит Рода почти сразу, едва он застывает на пороге. Род таращится на нее, челюсть отпала, руки неуклюже повисли. От неожиданности мать открывает рот, говорит, что пусть он лучше, лучше, пусть он выйдет, выставляет левую ладонь, неопределенно отмахиваясь, отталкивая Рода. Другой рукой она бьет его полотенцем, а потом, когда Род поворачивается и уходит, мать этим полотенцем загораживается. Позже она ни слова Роду не говорит, а он симулирует полную потерю памяти. Разумеется, он помнит ее испуг, этот девчоночий взгляд, гибкие руки над головой, маленькую выпяченную грудь, чуть раздвинутые ноги и темноту между ними, которую он видел, не видя. Образ возвращается снова и снова, и Род уже уверен, что становится чокнутым дегенератом, он же о собственной матери думает! Про ее голое тело, про ее щелку! Он точно Белок или Пулсивер, точно какой-то слабоумный сексуальный маньяк, что говорит, будто хочет заняться этим, черт, ну да, со своей матерью.
Несколько дней спустя Род копается в ящике дедушкиного комода в поисках картонного телескопа — его подарил отец, и немедленно, по одному богу известной причине, конфисковала бабуля, которая, как обычно, впутала дедушку, потребовав, чтобы тот спрятал жалкий дешевый подарочек виноватого алкаша, бездумно купленный и вообще, если честно, добытый из коробки попкорна, к себе в комод. Бабуля с матерью на крыше: бабуля наблюдает, как мать вешает белье. Род изо всех сил старается не сдвигать вещи в ящике, и действует скорее на ощупь. Он задевает что-то похожее на картон, гладкий, глянцевый картон, и осторожно достает фотографию.
В центре изображена деревянная скамья в маленьком парке или ухоженном саду. На скамье сидят двое мужчин с холеными усами, одинаковые стрижки сияют бриолином, волосы идеально расчесаны на пробор. Оба голые, не считая черных, аккуратно подвязанных носков, а на коленях у них распласталась довольно крупная женщина, совсем без одежды, в одних черных шелковых чулках, скатанных и подвязанных над коленками, и детских черных ботинках с пуговицами на боку. Лица мужчин довольно безмятежны, почти самодовольны, а лицо женщины перекошено из-за огромного члена у нее во рту, очевидно, принадлежащего мужчине, который милостиво смотрит ей в затылок. Член другого мужчины вполне может оказаться у женщины в вагине, но при таком ракурсе наверняка не скажешь. Глядя на снимок, Род дрожит, у него слабеют ноги, в животе ворочается какая-то удивительная тошнота. Он глаз не может оторвать от жадного рта женщины.
Хлопает входная дверь, и Род слышит, как бабуля шаркает по коридору. Он сует фотографию на место и закрывает ящик, но не успевает выйти из спальни: в дверях бабуля. В ее взгляде подозрительное, потрясенное удивление, Род бессмысленно пожимает плечами, краснеет и медленно пробирается к бабуле и к двери, бледно улыбаясь, тщетно выдумывая объяснение, причину, но у него нет причин находиться в спальне. Бабуля говорит, если держать глаза и руки при себе, с голоду не умрешь. Роду остается до бабули один шаг, и она тычет ему пальцем в грудь, качает головой, на волосах черная сетка. Ей известно, сообщает бабуля, что Род лицемерный грубиян, но она на коленях молится всемогущему господу богу и Папе Римскому, дабы они избавили Рода от проклятия извращенчества и грязного дегенератства, которые он, к сожалению, унаследовал от отца. Род холодеет, не понимая, откуда бабуле известно, что он сделал. Она хватает его и разворачивает лицом к спальне, говорит, что он на верном пути в палату окружной психушки, пусть посмотрит, посмотрит, господи боже, да он красный, как помидор. На полу валяется бабулин корсет — случайно упал, или Род уронил по своей чрезмерной неуклюжести или суетливости. Рывком выхватывая из ящика ремень, бабуля ногтями вонзается Роду в ухо. Она говорит, вот он, верный признак кретинского идиотизма, мальчик должен деньги зарабатывать или играть на свежем воздухе с нормальными ребятами, а вместо этого болтается дома и возится с женским бельем, может, красуется в нем перед зеркалом, воображая бог знает какую мерзость! Бабуля говорит, что и думать не желает, как слюнявый монгол поступает с материными вещами! С этими словами она принимается хлестать Рода по ногам, по заду, бедрам, животу и паху, не отпуская уха, которое невыносимо горит.