Род уже сам не понимает, что ему нравится, он запутался в собственных вкусах, ибо одна из его тактик защиты от многообразных бабулиных атак — притворяться, что ему нравится то, что не нравится, и не нравится то, что нравится. Он безучастен и практически ни о чем не имеет своего мнения, дабы внести хаос в бабулин реестр его слабостей.
Как-то вечером, за ужином бабуля сообщает матери, что отец Рода всегда был нищим сифи-литичным извращенцем, да и сейчас такой, и лучше ему было, прости господи, появиться на свет мертворожденным, и тут вдруг поворачивается к Роду и спрашивает, что он думает о своем отце-лодыре. Застигнутый врасплох, Род отвечает, что. по его мнению, детям следует почитать отца и мать своих, и бабуля, глянув с какой-то отстраненной жалостью, швыряет ему в лицо миску тушеных помидоров.
Иногда Род слышит, как мать плачет в ванной, — единственное место, как она сама говорит, где вообще можно остаться одной. В такие минуты он хочет, чтоб она вышла замуж за жирного букмекера, который стоит на углу у подземки, или за таксиста, у которого трясучка, или за лысого приказчика в закусочной, или за мясника Фила, хоть он и жид, и пялится на нее так, что у Рода желудок аж переворачивается.
В свободные дни катехизис преподает новая учительница — сестра Тереза, молодая, бледная монахиня, сероглазая и с тонким изящным носом. Когда она заговаривает об ужасном грехе грязных помыслов и деяний, над которым рыдает господь, ее щеки слегка розовеют, и Род влюбляется.
Род держит одностороннее лезвие «Жиллетт» над своим запястьем и размышляет, за сколько времени вытечет вся кровь из человека бабулиных размеров.
Каждый день Род крадет у дедушки одну сигарету из пачки «Лаки-Страйков» и однажды, равно с удовольствием и изумлением, выясняет, что дедушка знает, и знал с самого начала. Роду неудобно, но не настолько, чтобы не воровать больше, потому что дедушка — чертова размазня.
Сэл Ронго говорит Роду, что ад и рай — фигня на палочке, иначе почему священники желают умереть не больше прочего быдла, а Большой Микки говорит, Сэл, блядь, настолько тупой, что, блядь, удивительно, как это он, блядь, вообще научился ходить. Род бочком отходит, он знает: когда Сэл и Микки ссорятся, достается другим.
Однажды в «Сюрпризе» отец покупает Роду сэндвич с барбекю и стакан молока, говорит, что пусть Род знает: отцу всегда было хорошо с матерью, надо было ей держаться за него, он ведь боготворил землю, по которой она ступала, надо было держаться, ей-богу, он ее до сих пор невероятно уважает, не понимает, почему ему нельзя даже на чашку кофе ее пригласить, поболтать с ней. Он шмыгает носом и закуривает, а когда продавец спрашивает, как дела, отвечает, что на жизнь грех жаловаться.
Роду интересно, каково носить жилет, женский эластичный пояс, смокинг, шлепанцы, котелок, корсет, монокль, шелковые чулки, двубортное пальто, лисью шубу, галстук, туфли на высоком каблуке, лодочки, нижнюю юбку, усы, заколку для галстука, лифчик, красить губы помадой и десятки других вещей, что свидетельствуют о принадлежности к миру взрослых. Разглядывая свое неуклюжее мешковатое тело в бабулином зеркале на шкафу, Род плюет в стекло.
На исповеди Род говорит, что ненавидит бабулю, потому что она орет на него, порет, бьет все время, и священник говорит, надо постараться, не испытывать терпение бедной женщины, у бабушек сил-то поменьше, чем у молодых, и дети должны пожилых понять. Род прибавляет, что желает ей по-настоящему ужасной смерти — может, ее трамвай напополам разрежет. По другую сторону оконной сетки наступает длительное молчание.
Бабуля говорит, она точно выяснила, у кузины Кэйти рак, она уже не жилица, бедняжка. Бабулин голос прерывается, из кармана халата она вынимает носовой платок, весь в желтой корке, вытирает глаза. Род опасается, что от этого омерзительного спектакля сейчас захохочет.
Однажды, оставшись один в квартире, Род необъяснимо принимается стегать себя бабулиным ремнем по голым ногам, по спине и груди. Он бичует себя сильнее, красное лицо в поту, он неудержимо заводится. Продолжая себя лупить и сгорая от стыда, он расстегивает ширинку.
Бабуля и мать говорят Роду, что ему нельзя стать бойскаутом, неважно, что там разрешают Кики или Бабси их матери, все знают, эти поганые бойскауты — какие-то чокнутые протестанты, прыщавые и пропахли рыбьим жиром, они день и ночь отвращают католических мальчиков от истинной веры.
Марджи с опозданием присылает Роду на день рождения открытку, там написано: «Извини, что так поздно. Твой друг Марджи», — и мать с бабулей по очереди вопят на Рода, хлещут его по лицу, и в итоге оно совсем багровеет и распухает.