— Прехвально, Николай. Ужо порезвлюсь я в лугах анакреоновых, чует сердце. Однако, по мне, русская Параша во сто крат милей и краше его Паллады с Венерою.
… Через неделю Александр Бакунин отправился в Петербург хлопотать об отставке. В конце осени того же года он навсегда поселился в Прямухино.
Глава первая
Мишель отвернулся от зеркала, поглядывая в которое рисовал свой автопортрет, и быстрыми умелыми движениями карандаша стал накладывать тени на воротник и отвороты куртки. С листа бумаги смотрел лобастый кудрявый подросток с крупным ртом, высокими скулами и требовательным взглядом внимательных глаз. Сходство уже получилось, остались мелочи отделки. Оттенив плечи и фон, Мишель поставил дату 1827 год и подписал: «Портрет не кончен, так как я и сам еще не кончен».
— Папенька, — побежал он через весь дом в кабинет отца, — посмотрите на мой портрет. Похоже, да?
Александр Михайлович, уже седой, полноватый, с мягкой улыбкой взял портрет, и далеко отнеся его от глаз, внимательно рассмотрел. Это была уже третья проба сына в рисовании самого себя, и каждый раз он заметно прибавлял в общей схожести, и все более терял в усидчивых завершающих подробностях. Но поскольку Мишель и сам заметил это в своей подписи, да обернул недостаток в достоинство, отец, с легким вздохом полюбовавшись работой, не стал выговаривать сыну о пользе прилежания.
— Изрядно получилось, — сказал он. — А теперь поди к сестрам, почитайте вместе «Робинзон Крузо». Книгу прислали недавно, на английском, весьма поучительное и интересное чтение. Поди.
— Папенька… — Мишель нерешительно посмотрел на отца.
Много раз он смотрел так, желая узнать о своей «тайне», но папенька, словно перехватывал взгляд и поспешно отсылал его прочь.
— Поди к сестрам, Мишель. Почитайте до обеда, — уклонился он и на сей раз.
Александру Михайловичу было уже за пятьдесят. Многое произошло в его жизни за протекшие тридцать лет. Он жил в царствование уже четвертого царя.
В первые же годы, приняв на себя ведение хозяйства, он твердой рукой взял бразды правления, употребив весь ум и образованность на пользу своему семейству. И столь успешно повел дела земледельческие, что в скором времени смог приступить к делам строительным. По совету Львова одел камнем деревянный дом, украсил его новыми окнами, портиками и колоннами. Старая деревенская обитель приобрела благородно-классические очертания, не уступающие лучшим творениям усадебной архитектуры. По проекту же Николая Александровича поставил и красавицу-церковь. И, разумеется, взрастил прекрасный сад с редкостными породами растений, частью позаимствованными у соседа и друга, частью заказанными на дальней стороне. Благоухающая красота окружила дом, расположилась на ближнем холме. Не оказались забытыми и пруды, гроты, ручейки. И, наконец, беседка, любимое место для вдохновенного уединения!
Прямухино преобразилось.
Сии труды составили Бакунину славу рачительного и властного хозяина, процветающего помещика. Не довольствуясь сельскими радостями, Александр Михайлович далеко успел и на государственной службе. В царствие Александра Благословенного, которого он любил за то, что его любила бабка его, Великая Екатерина, вошел он в Тверское дворянское общество и много пригодился отечеству своим дипломатическим умом, образованием, честностью, за что был удостоен избрания губернским Предводителем дворянства.
Главнейшее же событие в его жизни свершилось в 1809 году.
Тогда приехал к нему старинный приятель Павел Маркович Полторацкий. Заехал он запросто, по-соседски, всего-то на две недели, но зато в обществе своей падчерицы Варвары Муравьевой. Юной красавице было всего восемнадцать лет. Она принадлежала к обширному роду Муравьевых, своей обильностью оправдывающих свою фамилию. Кого только не вмещало их родовое древо!
Подобно всем молоденьким девушкам, Варваре Александровне нравилось испытывать свои чары и кружить головы столичным молодым людям, гвардейским офицерам. Ах, ах, сколько их увивалось вокруг нее на зимних балах в Санкт-Петербурге! Ах, ах!