— Приятно познакомиться…
Мать Джоди покрепче сжала сумочку от «Гуччи», после чего заставила себя взять Томми за руку.
— Миссис Страуд, — представилась она, постаравшись уклониться от неприятного звучания ее имени из уст Томми.
Джоди нарушила мгновение неловкости, чтобы тут же перейти к следующему.
— Давай, мам, я тебе пальто повешу? Не хочешь ли присесть?
Фрэнсес Страуд уступила дочери пальто, будто кредитки гоп-стопщику, — словно ей не хотелось знать, куда оно денется, потому что больше никогда она его не увидит.
— Это твой диван? — спросила она, поведя подбородком в сторону футона.
— Присаживайся, мама; мы нальем тебе что-нибудь выпить. У нас есть… — Джоди поняла, что у нее ни малейшего понятия о том, что у них есть. — Что у нас есть, Томми?
Томми не ожидал, что вопросы начнутся так скоро.
— Схожу посмотрю, — ответил он и побежал в кухонный угол. Распахнул дверцу шкафчика. — У нас есть кофе, обычный и без кофеина. — Он порылся за пачками кофе, сахара и молочного порошка. — Есть «Овалтин» и… — Он распахнул дверцу холодильника. — Пиво, молоко, клюквенный сок и еще пиво — пива у нас много… ну, то есть не то чтобы много, но хватит, и еще… — Он открыл ларь морозилки. В щель между замороженными обедами на него посмотрел Пири. Томми захлопнул крышку. — Всё. Больше ничего нет.
— Декаф, пжалста, — не разжимая губ, изрекла Мамаша Страуд. Она повернулась к Джоди, которая, свернув материно кашемировое пальто в ком и швырнув его в угол встроенного гардероба, возвращалась в комнату. — Так ты, значит, бросила работу в «Трансамерике». А сейчас работаешь, дорогая?
Джоди села в плетеное кресло, отгородившись от матери плетеным кофейным столиком. (Томми решил обставить студию в стиле «дешевая срань из „Импорта с Пирса 1“». В результате до тайского борделя студия не дотягивала лишь отсутствием потолочного вентилятора и какаду на жердочке.)
Джоди ответила:
— Я устроилась в маркетинг. — Солидный ответ. Профессиональный. Полное вранье.
— Могла бы меня предупредить, мне б тогда не было неловко звонить в «Трансамерику» и выслушивать, что тебя уволили.
— Я сама ушла, мама. Меня не увольняли.
Томми, всеми силами желая стать невидимкой, с поклонами проюлил между ними, доставляя декаф, аранжированный на плетеном подносе с сахаром и сухими сливками.
— А вы, мистер Флад, — вы писатель? И что вы пишете?
Томми просиял.
— Я в данное время работаю над рассказом о маленькой девочке, чье детство проходит на Юге. Ее отец на каторге.
— Вы, стало быть, сами с Юга?
— Нет, я из Индианы.
— О, — произнесла она, словно он признался в том, что его воспитали крысы. — И какой университет оканчивали?
— Я, э-э, как бы это сказать, самоучка. Убежден, что личный опыт — лучший педагог. — Томми поймал себя на том, что потеет.
— Понятно, — изрекла она. — И где можно ознакомиться с вашими работами?
— Меня пока не публиковали. — Томми замялся. — Но я этим как раз сейчас занимаюсь, — быстро добавил он.
— Так у вас, значит, есть другая работа. Вы тоже маркетингом занимаетесь?
Джоди не могла не вмешаться — она видела, как от Томми уже валит пар.
— Он управляет «Безопасным способом» в Марине, мама. — Мелкая ложь — пустяк на фоне того гобелена вранья, что она много лет ткала для матери.
Мамаша Страуд обратила скальпель взгляда на дочь.
— Знаешь, Джоди, еще не поздно подать документы в Стэнфорд. Ты будешь чуть постарше остальных абитуриентов, но я подергаю за кое-какие рычаги.
«Вот как она это делает? — спросила себя Джоди. — Как ей удается приходить ко мне домой и всего за несколько минут превращать меня в грязь у себя под ногами? Зачем она так?»
— Мама, мне кажется, я уже переросла школу.
Мамаша Страуд приподняла чашку, словно собираясь отхлебнуть из нее, но помедлила.
— Разумеется, дорогая. Ни к чему пренебрегать карьерой и семьей.
То был внезапный апперкот, исполненный с безукоризненно вежливой жестокостью и отставленным мизинчиком. Джоди ощутила, как в ней что-то опускается — будто катышки цианида в кислоту. Совесть нырнула в люк виселицы и задергалась со сломанной шеей, окончательно и бесповоротно. Джоди пожалела лишь о тех десяти тысячах фраз, которые начинала с «Я люблю свою маму, но…» Их произносишь лишь ради того, чтобы люди не судили тебя и не считали холодной и бесчеловечной. А теперь уже слишком поздно.
Она сказала:
— Вероятно, мама, ты права. Быть может, пойди я в Стэнфорд, я бы поняла, отчего не родилась с унаследованным знанием готовки, уборки, воспитания детей, делания карьеры и поддержания отношений. Мне всегда было интересно — это от недостатка образования или генетический порок?
Но Мамаша Страуд осталась непоколебима.
— Не могу отвечать за генетические особенности твоего отца, дорогая.
Томми был признателен, что внимание Мамаши Страуд отвлеклось от него, но видел: у Джоди сужаются глаза. Ей уже не было больно — она злилась. Хотелось прийти ей на помощь. Хотелось всех помирить. Забиться в угол. Встать в полный рост и надрать задницу. Томми взвесил свою воспитанность против тех анархистов, бунтарей и богоборцев, что были его героями. Он бы сожрал эту женщину живьем. Он — писатель, слова — его оружие. У нее нет ни шанса. Он ее расплющит.
И расплющил бы. Он уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы обрушиться на мать Джоди, — но тут заметил, как под рамой футона медленно скрывается лоскут джинсы. То был рукав его расчлененной рубашки. Томми затаил дыхание и посмотрел на Джоди. Та улыбалась и ничего не говорила.
Мамаша Страуд вновь открыла рот:
— Твой отец учился в Стэнфорде по спортивной квоте, знаешь ли. Иначе его бы ни за что не приняли.
— Я уверена, мама, что ты права, — ответила Джоди. И вежливо улыбнулась, слушая не ее, но мелодичный шорох черепашьих когтей по ковру. Она полностью сосредоточилась на этом звуке — слышала даже медленное, холодное биенье сердца Скотта.
Мамаша Страуд отпила декафа. Томми ждал. Джоди сказала:
— Так долго ты еще пробудешь в Городе?
— Я приехала только пройтись по магазинам. Спонсирую благотворительный концерт Монтерейского симфонического оркестра, и мне нужно новое вечернее платье. Разумеется, я могла бы что-нибудь себе подобрать и в Кармеле, но тогда бы его все уже видели. Таково проклятье жизни в небольшой общине.
Джоди кивнула, будто поняла. У нее с этой женщиной больше не было никакой связи. Фрэнсес Ивлин Страуд — женщина чужая, неприятная. Черепаха под футоном Джоди роднее.
А под футоном Скотт засек узор чешуек на туфлях Мамаши Страуд. Он никогда раньше не видел итальянских туфель из якобы крокодильей кожи, но чешую признал. Когда мирно лежишь, зарывшись в ил на дне пруда, и видишь чешую, она означает еду. Ее кусаешь.
Фрэнсес Страуд завизжала и вскочила, изымая правую ногу из туфли в падении на плетеный кофейный столик. Джоди перехватила мать за плечи и утвердила на полу. Фрэнсес оттолкнула ее и отступила спиной через всю комнату — подальше от каймановой черепахи, что извлекалась из-под футона, весело жуя туфлю.
— Что это? Что это за тварь? Она ест мою туфлю. Остановите ее! Убейте ее!
Томми прыжком преодолел футон и спикировал на черепаху, успев схватить туфлю за каблук, пока та не исчезла в пасти совсем. Скотт уперся всеми когтями в ковер и попятился. У Томми в руках остался только каблук.
— Частично отбил.
Джоди подошла к матери.
— Все никак не вызову санэпидстанцию, мама. Если б ты предупредила заранее…
Мамаша Страуд дышала разъяренными вяками.
— Как ты можешь так жить?
Томми протягивал ей каблук.
— Мне это не нужно. Подайте мне такси.
На миг Томми завис, присмотрелся к вероятности, отказался от нее и пошел к телефону.
— Мама, нельзя же выходить в одной туфле. Давай я тебе что-нибудь найду. — Джоди зашла в спальню и вернулась с самой затасканной парой своих теннисок. — Вот, надень эти, до гостиницы как раз.
Опасаясь на что-нибудь сесть, Мамаша Страуд привалилась к двери и сунула ноги в тапки. Джоди нагнулась и завязала ей шнурки, а несъеденную туфлю сунула в сумку.