ДХ: Предвидите ли вы возникновение большего единства в Восточной Азии? Так, например, говорят о создании азиатского подобия МВФ, введении единой валюты — видите ли вы Китай скорее в качестве центра восточноазиатской гегемонии, нежели одиночным игроком? И если да, то как это согласуется с ростом национализма в Южной Корее, Японии и самом Китае?
ДА: В отношении Восточной Азии наиболее интересным является вопрос о том, как, в конце концов, экономика детерминирует политику одной страны по отношению к другой вопреки местным национализмам. Эти национализмы глубоко укоренились, но они связаны с историческим фактом, о котором часто забывают на Западе: Корея, Китай, Япония, Таиланд, Камбоджа были национальными государствами задолго до появления первого национального государства в Европе. Все эти государства имеют историю национальных взаимоотношений друг с другом в рамках, прежде всего, экономики. Время от времени случались войны, и отношение вьетнамцев к Китаю или корейцев к Японии в значительной степени обусловлено памятью об этих войнах. Однако, как представляется, экономика доминирует.
Поразительно, но рост национализма в Японии в период правления Коэдзуми быстро сошел на нет, когда стало ясно, что японский бизнес заинтересован в сотрудничестве с китайским. В Китае также были значительные антияпонские выступления, но затем они прекратились. Общая картина ситуации в Восточной Азии такова: там имеются стойкие националистические настроения, но они подавляются экономическими интересами.
ДХ: Нынешний кризис мировой финансовой системы выглядит как самое эффектное подтверждение ваших неизменных теоретических прогнозов, которое только можно вообразить. Есть ли у кризиса такие аспекты, которые стали для вас неожиданностью?
ДА: Мой прогноз был очень простым. Нынешняя тенденция к финансиализации была, как говорил Бродель, признаком осени определенной материальной экспансии. В «Долгом двадцатом веке» я назвал начало финансиализации сигнальным кризисом режима накопления и указал, что через определенное время — обычно это занимает где то полвека — последует терминальный кризис. Для предшествующих гегемонов можно было легко идентифицировать сперва сигнальный кризис, а затем — терминальный. Что касается США, то я осмелился предположить, что сигнальным кризисом стали 70 е; терминального кризиса еще не было, но он должен был последовать. Как это должно было произойти? Моя гипотеза основывалась на том, что финансовые экспансии принципиально нестабильны, поскольку вовлекают в спекуляции капитал больший, чем тот, которым можно управлять; иначе говоря, для финансовых экспансий характерно надувание различных пузырей. Я предвидел, что финансовая экспансия в конце концов приведет к терминальному кризису, поскольку пузыри в наше время нестабильны даже больше, чем в прошлом. Но деталей, касающихся самого процесса надувания пузырей (например, пузыри доткомов или недвижимости), я не предвидел. Также я не был уверен, когда писал «Долгий двадцатый век», на каком этапе мы находились в 90 х. Я думал, что «прекрасная эпоха» США в некотором отношении уже завершилась, в то время как она только начиналась. Рейган подготовил ее, спровоцировав большую рецессию, которая создала условия для последующей финансовой экспансии; однако именно при Клинтоне мы смогли увидеть эту «прекрасную эпоху», которая завершилась финансовым коллапсом 2000 г. (прежде всего, это касалось Nasdaq). А после того, как лопнул пузырь недвижимости, стало достаточно ясно, что сейчас мы наблюдаем терминальный кризис американского финансового господства и гегемонии.