Рифа‘а признается в своей любви к Парижу, а жажда знаний, научная добросовестность и понимание того, что прогресс общества невозможен без развития науки, побуждает его излагать научные взгляды европейцев. Тем самым он делает первый шаг по пути, который шесть десятилетий спустя, когда уже остро ощущался разрыв между традиционным мусульманским мировосприятием и картиной феноменального мира, открывающейся человеку, знакомому с достижениями западной науки, привел к необходимости реформирования ислама. Избранный же реформаторами способ примирения науки и веры — новое толкование Корана («Тафсир ал-Манар» Мухаммада ‘Абдо, шейха ал-Азхара) — лежал в самом русле традиции и сохранял нетронутой сущность веры — идею откровения. Второй шаг ат-Тахтави делает, высказывая поистине революционную мысль о пользе (для науки) разделения науки и религии и подводя тем самым (скорее, неумышленно) мину замедленного действия под систему изучения и преподавания наук в его родном ал-Азхаре. Эту систему также реформировал в конце XIX в. шейх ‘Абдо, чем вызвал недовольство и навлек на себя гнев большинства улемов.
Не менее важно и то, что Рифа‘а сознает себя арабом и египтянином. Он искренне гордится прошлым арабов — и бедуинскими предками, и тем, что когда-то арабы были «учителями франков». Сравнивая французский и арабский языки и отдавая предпочтение французскому с точки зрения ясности и точности выражения мыслей, он, тем не менее, не сомневается в том, что «дарованный» арабам язык «величайший и прекраснейший из языков» и к тому же язык «чистый» в отличие от «смешанного» французского. Вопрос о «чистоте» и превосходстве арабского языка над всеми другими возник — и тогда же приобрел политическое значение — в эпоху арабских завоеваний, когда в состав халифата вошли разноязычные народы и потребовалось исключить разночтения в истолковании Корана и унифицировать делопроизводство в интересах централизованного государства. В аббасидскую эпоху и в период турецкого владычества в арабском языке появилось много заимствований из персидского и турецкого. Профессор Каирского университета Ахмад ас-Са‘ид Сулайман, исследовавший лексикон ал-Джабарти, нашел в его исторической хронике более 500 слов и выражений, преимущественно турецких и персидских, а также греческих, итальянских и французских, проникших в арабский язык через контакты турок с европейскими народами (Сулайман). В «Описании Парижа» ат-Тахтави широко пользуется турецкой и персидской лексикой, но это, однако ж, никак не влияет на его оценку арабского языка — он все равно самый лучший и «чистый».
И как бы ни нравился Рифа‘а Париж своим благоустройством, в Египте и бани лучше, и фрукты вкуснее, и Каир мог бы стать «султаном городов», если его слегка почистить, и вообще, «Египет — прародина мира». Рассказывая о выставленных в Париже египетских древностях — культурных «трофеях» экспедиции Бонапарта, он, с одной стороны, замечает, что «подобные вещи французы забирают задаром, однако знают им цену, умеют их хранить и изучают с большой пользой», а с другой — расценивает вывоз памятников древнеегипетской культуры в Европу как грабеж, похищение чужих драгоценностей с целью украсить ими себя, и утверждает, что Египту, ставшему сейчас подобно европейским странам, на путь цивилизации и просвещения, по праву принадлежит драгоценное наследие, оставленное предками. В этих словах формулируется мысль о культурно-исторической значимости для современного Египта не только мусульманского, но и древнеегипетского наследия. Столкновение с «другим», более цивилизованным, но чужим ему миром обостряет патриотические чувства ат-Тахтави, побуждает его особенно подчеркивать достоинства своей страны и культуры; любовь к родине перерастает в осознанный патриотизм. Позже ат-Тахтави выразит это свое новое личностное самосознание в стихах, названных им патриотическими — манзума ватаниййа:
Ватан — родина, отчизна — у ат-Тахтави нечто большее, нежели маскат ар-ра'с — место падения головы, у ал-Макризи. Ватан — это пространство, где родился и живет целый народ. И каждый, кто любит родину, должен служить ей, заботиться о ее благе — ради этого и пишется книга. Патриотизм, неотделимый, в глазах ат-Тахтави, от веры, формирует новые национальные и гражданственные идеалы. С именем ат-Тахтави связывают зарождение египетского патриотизма как идеологии. Вера входит в нее неотъемлемой частью. Лишь к началу XX столетия, когда получил распространение лозунг «Египет для египтян!», объединяющий в понятии «египтяне» и мусульман и коптов, и вызрела идея «египетской нации» (ал-умма ал-мисриййа), корни которой возводятся к эпохе Древнего Египта, чему в немалой степени способствовали археологические находки в Долине Нила, религиозная принадлежность и национальное самосознание постепенно перестают восприниматься как идентичные понятия.