Итак, пришла Девочка, убирала… Девочка рослая и развитая не по годам. Когда она нагибалась над полом с тряпкой, мне были видны ее круглые и упругие ляжки, полусферы тугих ягодиц, прикрытых синими заштопанными трусиками. У меня пересохло во рту, и сам того не желая, я сказал:
– Девочка, хочешь заработать на конфеты?
– Хочу!
– Я профессиональный фотограф, а это все равно, что художник. Мне, как и художнику, тоже нужна натурщица. А натурщицы работают за плату. Мне надо снять серию фотографий «Вечерний час и утренний туалет девушки». Но это не значит, что тебе надо ждать вечера или утра. Снимки можно сделать прямо сейчас. Только тебе надо сначала медленно раздеться, а потом так же одеться. Вот и получится серия «Туалет».
Она пришла в страшное смятение, вспыхнула пунцово, но я спокойно и по-доброму подозвал ее поближе и показал несколько снимков обнаженной натуры из зарубежных журналов. И доходчиво объяснил, что в этом никакого греха нет, что это святое искусство. А меня, мол, стесняться не следует, поскольку я гожусь ей в дедушки, да и сами снимки я никому показывать не собираюсь… В конце концов, со слезами стыда на глазах она согласилась, поклявшись, что и она никому ничего не скажет про свою работу натурщицей.
Я выбрал место в комнате, куда хорошо падал свет, и Девочка стала раздеваться. Затем так же медленно она оделась, и я успел отснять все тридцать шесть кадров пленки. За это я хорошо заплатил ей, а затем, закончив уборку, она ушла вполне довольной.
Снимки получились хорошие, а некоторые даже очень. Я смотрел на них и вновь представлял себе процесс раздевания-одевания. И думал о том, что через неделю она опять придет ко мне… Двери в тот вечер я предусмотрительно никому не открывал: я не был уверен в том, что она не проболталась родителям. На всякий случай, если что, я решил все отрицать. А доказать обратное, не имея на руках снимков, было невозможно.
Она все-таки проболталась. Приходил отец Девочки, долго стучал в дверь, но я ему, конечно, не открыл. Он орал, что доберется до моих ребер и пересчитает их снаружи и изнутри, однако про милицию папаша не упоминал, и я отметил это, как положительный фактор, в мою пользу то есть. Но мне надо было заручиться общественной поддержкой. Хотя бы в лице Палача, изложив ему версию нахального, граничащего с наглостью и хамством шантажа.
Палач, выслушав меня, страшно возмутился:
– Я знаю этого ублюдка! Это горький пьяница и домашний дебошир. Это кочегар из котельной, который никогда не умывается после вахты, не известно никому, моется ли он вообще.
У меня отлегло от сердца: человеку с такой репутацией вряд ли кто может поверить. Потому-то он и не упомянул даже про милицию. Уж там-то его знают, как облупленного!
И тут кочегар, видимо, крепко поддав для храбрости, вновь пришел к дверям моей квартиры, опять стал орать и барабанить кулаками.
– Открывайте, – спокойно сказал Палач, – я ведь с вами.
Я открыл, и они ввалились в квартиру вдвоем – этот кочегар и безногий алкоголик.
– Вы для чего пришли? – строго спросил Палач.
– Не твоего ума дело! – заорал в ответ Кочегар. – Мне с этим вот червяком разобраться надо, а не с тобой…
Он много еще кое-чего кричал, а Калека-алкоголик смотрел на всех нас снизу и язвительно хихикал. Он был очень грязным, одет в лохмотья, а тележка его выглядела просто ужасно.
Я сидел в своем кресле, прикрытый до пояса пледом и очень переживал, наблюдая за этой сценой. Наконец Палач пригрозил незваным гостям тюрьмой, и те оба враз стихли, ретировавшись молча, без угроз. Когда дверь за ними захлопнулась, я достал ту бутылку коньяку, из которой мы с Палачом угощались в день знакомства. Мы выпили по рюмочке, и Палач сказал, что теперь мне не о чем беспокоиться: «Больше они к вам не придут. Они знают, что со мной связываться опасно».
– А этой женщине, которая у вас убирала, откажите, – добавил он. – И денег ей не платите, если должны.
Я ответил ему, что он настоящий друг, и поблагодарил за помощь. И еще пригласил его в гости со своей семьей на ближайший праздник, который найдем в календаре…
Сейчас я просто не решаюсь выходить на балкон. Этот безногий паразит все время караулит меня, когда подвыпьет побольше, – и орет всякие гадости в мой адрес. Откуда-то он узнал, что я сам инвалид, и не могу ходить, и тоже стал издеваться и над этим. А Кочегара Палач напугал здорово. Он теперь не только носа ко мне не кажет, но и, проходя мимо, даже не смотрит вверх, на мой балкон.
Приходила та женщина, что убирала у меня до отпуска. Видимо, сразу пришла, как только приехала. Я думал, что она за деньгами пришла, и подготовился к категорическому отказу, поставив ей в вину явление в мою квартиру Кочегара. И был даже почему-то уверен, что она разделит со мной негодование по поводу его претензий. Но она, войдя в комнату, плюнула мне в лицо. Молча. Пока я вытирался, она ушла…
Вначале я обозлился и хотел даже попросить Палача как-то отомстить этой проклятой бабе, но потом передумал. В конце концов, я должен радоваться, что этим все кончилось, но я зря так думал!
Наверное, эти пьяные выродки – Кочегар с Калекой-алкоголиком – растрезвонили обо мне по всему городу. Теперь, кто бы ни проходил мимо моего балкона, каждый считал своим долгом взглянуть вверх и отпустить по моему адресу какую-нибудь гадость. Хоть квартиру меняй!
Тогда я решил обратиться за помощью к йогу, тоже изложив ему свою версию случившегося. Он, правда, выразил мне свое сочувствие, но после этого произнес довольно странные слова о том, что отныне он у меня теперь будет бывать редко. Потому, дескать, что он живет поблизости, а мнение общественности по поводу меня у этой общественности сложилось определенно не в мою пользу.
– Я частный врач, – добавил он на прощание, – я обслуживаю эту самую близлежащую общественность и не хочу терять такую выгодную и удобную практику, отдавать ее конкуренту… А вам переезжать не следует, время – самый хороший лекарь…
Из друзей, в конце концов, в моем активе остался только один Палач. Он оказался самым достойным человеком и верным другом. Ему было наплевать совершенно на чье-то там мнение. Скоро он придет в гости ко мне со всей семьей, и мне надо думать сейчас о том, как лучше и обильнее накрыть стол для приема. И еще надо попросить Палача, чтобы он развесил объявления в каком-нибудь другом районе города насчет приходящей прислуги…
Однако я все же очень несчастный человек. Столько времени и сил убить на подготовку к приему Палача с семьей, и все напрасно! Глубоко занятый собственными переживаниями, я перестал слушать радио и читать газеты. А там и там говорилось, что вокруг города Враги стянули свои силы, город окружен со всех сторон, и объявлена всеобщая мобилизация. В военкомате было очень много людей, но ведь я – инвалид, меня-то зачем? Однако там внимательно осмотрели мои ноги и пришли к выводу, что я полностью непригоден к воинской службе. Меня по этому случаю отпустили.
На обратном пути я заезжал в магазины, кричал, что я – инвалид еще прошлой войны. Где мог – пролезал без очереди, накупил много сахару, мыла, соли и спичек. Все мои сбережения оказались враз растраченными… Палач с семьей не пришел ко мне. Его, наверное, призвали. Приполз этот безногий Калека-алкоголик. Я ведь ждал Палача, потому и не спрашивал, когда открывал. Он вкатился на своей тележке и заорал:
– Не ждал, сукин сын?! А мы все равно тебя достанем! Руки повыдергаем, а глаза повыколупываем.
Дай мне выпить, сукин сын, а иначе я не уйду! – Я налил ему рюмку, но он сказал, что из такой посуды пьют только гомики. Вроде меня. Я налил ему половину граненого стакана, но он ухмыльнулся: «Один не пью!» Пришлось налить и себе, чтобы добро не пропадало. Калека выпил, закурил ужасно вонючую папиросу, слез со своей тележки и на култышках пополз к балкону. Тогда я тоже слез с кресла и ухватил его за плечи.