Профессор взял алюминиевую кружку и попытался сделать глоток. Края кружки обжигали губы, напиток был мерзопакостным, но горячим. Выпив его, профессор усилием воли заставил себя думать о чем-нибудь приятном, далеком от пищи.
Он подумал о конференции экологов, которую пропустил. Он вспомнил своих оппонентов, ярых противников ландшафтных клумб, проектируемых его кафедрой, вспомнил коллегу Практовича, сторонника дикого озеленения дворов, вспомнил товарищеский ужин после конференции в милом университетском буфете. На ужин, скорей всего, подавали маленькие бутерброды со шпротами и сардинами, обложенными сверху нарядными пучками лука, сандвичи с финской ветчиной, сервелатом, голландский сыр со слезой…
Профессор схватился за табуретку и попытался двинуть ею по двери. Табуретка не сдвинулась с места. Он сел на нее и начал осматривать свои новые руки.
Руки были мощные. Одна ладонь закрыла бы обе лапки старого профессорского тела. Руки были грязные. Грязь, какой-то мазут въелись в кожу, под ногти. Ногти были толстые, на левой руке два ногтя росли неровно после какой-то травмы. Руки были сильно разрисованы. На пальцах имелись различные перстни, выбитые под кожу синей краской, в промежутке между большим и указательным пальцами на левой руке красовались решетка, проволока и надпись: «Не забуду мать родную», на правой в этом месте была искусно нарисованная фига.
От изучения эпистолярного наследия бандита Гоши профессора отвлек ржавый лязг. Дверь отворилась и в комнату весело вошел бодрый мужичок, одетый несмотря на летнее время в телогрейку без воротника, шапку и вязаный свитер.
– Привет, земляк, – радостно кивнул он Дормидону Исааковичу, будто давно был с ним знаком, – давно тут паришься? А я прямо со «Столыпина» – и в кандей. Конвой нажаловался, накатали, суки позорные, рапорт. Ты как, голяком квасишься? Не тужи, у меня заначка есть, сейчас чифирнем.
– Простите, – привстал профессор, – мы не представлены друг другу. Меня зовут Дормидон Исаакович, доктор экологических наук, профессор. Заведую кафедрой в Кенигсбергском университете, так сказать, наследник Канта…
Профессор чувствовал, что говорит не то, но не мог остановиться. его несло.
– Да-с, коллега, встреча наша, конечно, в месте несколько… Ну-с, вы сами понимаете, что ситуация весьма экстравагантная, впрочем… Вы присаживайтесь, не затрудняйте себя…
– Псих, что ли? – спокойно отреагировал пришелец. Или косишь по черному? Меня Вася зовут, Вася-Хмырь. Если на дальняках бывал – должен знать. А по вашим, курортным, еще не гулял. Здоровье, вишь, на лесных зонах врачи запретили. Вот и загнали сюда, в Прибалтику. Эта кича, я вижу, еще немецкая, старая. Давай, не суетись, пупырей у двери нет, а я тебе не наседка. Сейчас чифирку сварганим, приколемся. Ты че не хаваешь, сегодня день-то горячий, а завтра – летный. Ешь, остынет.
– Благодарю вас, – вежливо отказался профессор, – не вполне понимая неожиданного товарища по камере, – я не голоден.
– Ну, тогда я похаваю, не возражаешь? Последние два дня в «Столыпине» ничего, кроме тухлой селедки, не было. А птюху – пополам, не возражаешь?
Вася-Хмырь скинул телогрейку и бойко расправился с миской жидкости и половинкой того, похожего на глину, вещества. Профессор смотрел на едока с ужасом.
– Ништяк супчик-то, – хлопнул себя по животу Вася. – А хлеб хреновый, его подсушить надо. Ты свою птюху на окошко положи, он и подсохнет.
Только сейчас профессор обратил внимание, что то, что он принял за обычное углубление в стене, является окном. Это окно без стекол было закрыто решеткой изнутри, решеткой с более мелкой ячейкой снаружи, а сверху на нее был наварен стальной лист.
– А у нас на Северах в кандеях зонтов нет. У нас – воля…
Вася болтал, занимаясь, по мнению профессора, странным делом. Он надергал из телогрейки вату, извлек откуда-то несколько кусочков газеты, свернул из этой газеты шарики с ватой внутри и выложил эти шарики у отхожего ведра. На манер фокусника он извлек еще несколько пакетиков, в одном из которых оказались спички с кусочком коробки, в другом – заварка чая, в третьем – табак. Вася взял кружку и постучал ей в дверь.
– Воду давай, – сказал он вопросительному глазу надзирателя.
Получив воду, Вася извлек еще кусочек мыла, натер им кружку снаружи, свернул цигарку, затянулся, одновременно поджигая первый комочек бумаги с ватой, и, перехватив кружку грязным платком, зафиксировал ее над импровизированным костром.
– Курить хочешь, земляк?
– Благодарю вас, коллега. Не курю.
– Да кончай ты. Кури вот, не выкобенивайся.
Вася протянул аккуратно свернутую самокрутку, профессор из вежливости взял, вставил в рот и, совершенно неожиданно для себя, с наслаждением затянулся. В голове поплыло, как после бокала хорошего коктейля. Привыкшее к дешевому табаку тело Гоши наслаждалось после длительного никотинового голодания.
К удивлению профессора вода в кружке вскипела быстро. Вася высыпал туда заварку из пакетика и укрыл шапкой, настаиваться. Все это было для профессора равносильно чуду: и костер в углу камеры, и крепкий запах махорки и чая, и уверенные, размашистые действия Васи по кличке Хмырь.
29. Искажение желаний
Дураков меньше, чем думают: люди просто не понимают друг друга.
Не знаю, какой бес меня укусил, но я чего-то написал письмо министру и отправил его по электронной почте. Хотя нет, знать-то я знаю, я просто в метро увидел книжку кем-то забытую, и успел ее основательно полистать. Пассажиры удивленно смотрели, как солидный с виду мужчина хохочет, читая учебник по ОБЖ. Ну вот, пришел я домой, включил компьютер, вошел в сеть, проверил почту, вспомнил этот идиотский учебник и сходу как-то, на одном дыхании, накатал письмо и, как дурак, это письмо отправил. Кота-пришельца второй день дома не было, как в тот раз улетел от моих вопросов, так и не появлялся, соседка тоже что-то про меня забыла, хотя вопросов к ней у меня было масса, а телепатические возможности неожиданно исчезли, они, наверное, были активированы временно или могли действовать только в присутствии Ыдыки Бе. Вообщем, настроение было сумбурное; икру, правда, распродал успешно, всю спустил официанту «Золотого якоря» за треть цены, и выручил неплохую сумму. И все же смятение некое в мыслях наблюдалось, иначе я это письмо бы не отправил.
Впрочем, что мне терять. Приведу письмо в этих, чрезвычайно правдивых, записках. В сущности, эта рукопись – единственное, почти документально описание почти всего периода пребывания Ыдыки Бе на нашей планете. Именно я смог проследить необычную судьбу профессора Брикмана, в чем мне помогли контакты с некоторыми уголовниками, делившими с Дормидоном Исааковичем тюремный быт. Именно я смог объяснить некоторые необычные происшествия, о которых, захлебываясь, орали разные СМИ. Не уверен, что эта правда нужна нынешним правителям, (тем более – издателям), но впервые я пишу не ради гонорара.
Ладно, что-то заболтался, ушел от темы. Грустно, без телепатического восприятия, чувствую себя, как будто меня кастрировали. Без наркоза. Итак, письмо.
Господин министр!
Одним из главных направлений МЧС должно быть, упускаемое на сегодня, предупреждение несчастных случаев среди детей и подростков. Один из путей в решении этой проблемы (а статистика угрожающая) – НАСТОЯЩЕЕ преподавание ОБЖ с НАСТОЯЩИМИ преподавателями и практическими занятиями. Под контролем не Министерства образования, а именно МЧС. До чего довели этот предмет чиновники из упомянутого министерства можно узнать, открыв любой учебник по ОБЖ.
Эти учебники представляют собой помесь инструкции по технике безопасности для пьяных работяг с канцелярскими циркулярами. Поэтому я подготовил письмо, которое довести до Вас не смог – до министра, как и до звезд дотянуться трудно, и публикую его вместо предисловия – о необходимости обучения школьников ОБЖ под контролем МЧС, а не министерства образования, которое превратило ответственное дело по безопасности детей и подростков в канцелярскую клоунаду.
В качестве убедительного примера приводится небольшой анализ учебника с