Даже Глебу.
А я отчаянно хотела. И до сих пор хочу. Но если сейчас я борюсь с теми же демонами, то тогда я никак не могла отговорить себя от побега, но и не смогла бы вести этот рациональный разговор.
Глеб переводит взгляд на меня, словно читает мои мысли, проносящиеся в голове. Уже не в первый раз у меня закрадывается подозрение, что он обладает какими-то экстрасенсорными способностями.
— Обычно я очень хорошо умею читать людей, — говорит он, и от его шелковистого голоса у меня по позвоночнику пробегают мурашки. — Но с тобой? — Он качает головой. — Хотел бы я знать, о чем ты думаешь.
Дыхание, о котором я и не подозревала, покидает меня в спешке, и я задыхаясь смеюсь.
— На самом деле я просто подумала, что ты как будто читаешь мои мысли.
В глазах Глеба загорается удивление, затем они снова становятся тревожными.
— А о чем ты думала до этого?
Покачав головой, я снова опустила взгляд на татуировку на его груди. Сглатывая эмоции, я набираюсь смелости, чтобы быть с ним откровенной. Потому что сегодня, кажется, мы сможем преодолеть пропасть, которая разделяла нас так долго.
— Мне интересно, если бы я с самого начала был с тобой более откровенной... все сложилось бы иначе?
Глеб проводит тыльной стороной костяшек пальцев по моей щеке, и этот нежный жест заставляет меня закрыть глаза.
— Сейчас ты открыта со мной. И это главное, — бормочет он, и когда я открываю глаза, его взгляд встречается с моими, переполняющими эмоциями. — Я постараюсь лучше вести беседу, а не приказывать тебе, если ты будешь готова открыто говорить со мной о таких вещах. Договорились?
Облегчение наполняет мою грудь, расширяя легкие, и я чувствую, что могу дышать впервые за не знаю сколько времени. А от надежды, которая за этим следует, у меня на глаза наворачиваются благодарные слезы.
— Да, звучит неплохо.
Облегчение, отразившееся в глазах Глеба, открывает в нем уязвимость, о которой я и не подозревала. Затем его брови снова хмурятся.
— Это значит, что ты не можешь просто сбежать, когда тебе что-то не нравится в моих действиях. Мы должны преодолевать наши разногласия.
Из меня вырывается еще один тихий смех, на этот раз надрывный, и я киваю. У нас такой нормальный, здоровый разговор о том, что так долго меня беспокоило, что я чувствую, что у нас действительно есть шанс.
— Ты плачешь? — Спрашивает Глеб, его голос недоверчив.
— Это счастливые слезы, клянусь, — вздыхаю я.
— Ты уверена? — Давит он, притягивая меня к своей груди, чтобы утешить.
— Да. Я просто... Не могу сказать, как долго я об этом думала. И я не ожидала, что ты так хорошо отреагируешь на это.
Я прикусила губу, когда между нами снова повисло молчание. Неужели я сказала что-то такое, что могло обидеть его после всего того, чего мы добились? Но когда я пытаюсь отстраниться, чтобы прочитать ответ в его выразительных глазах, его руки крепко обхватывают меня.
Он не отпускает меня.
— Может, нам нужно было время, — задумчиво говорит он. — Чтобы ты могла оправиться от пережитого, и чтобы я мог научиться лучшему самоконтролю.
Это предложение заставляет меня улыбнуться, потому что, даже если он сказал это только для того, чтобы я почувствовала себя лучше, оно сработало. На этот раз между нами воцаряется комфортная тишина, и я улучаю момент, чтобы оценить сильное, ровное биение его сердца под моим ухом. Мои пальцы рассеянно скользят по татуировке, и мое любопытство вновь оживает.
Сегодня у нас такой хороший прогресс, что я задумываюсь, не смею ли я зайти еще дальше.
— Ты расскажешь мне о значении этой татуировки? — Спрашиваю я и затаив дыхание жду его ответа.
— Рассказывать особо нечего. Это мой семейный герб. Мой отец набивает его на сердце каждого из своих сыновей, когда нам исполняется четырнадцать лет, чтобы мы никогда не забывали, где лежит наша верность.
Господи. Четырнадцать? Это заставляет меня вспомнить подарок дяди на мой пятнадцатый день рождения и подумать, не навеивает ли эта метка на Глеба такие же болезненные воспоминания.
— Тебе... нравится? — Неуверенно спрашиваю я.
Глеб пожимает плечами, его грудь слегка вздымается под моим взглядом.
— Это часть моей сущности.
Я киваю, и хотя это не совсем ответ, у меня возникает ощущение, что все не так черно-бело, как можно было бы подумать. У меня не сложилось впечатления, что детство Глеба было счастливым. Но не все было так плохо, если его старший брат рассказывал им сказки на ночь.
Мои мысли переключаются на Габби, когда в голове всплывает ее образ, прижавшейся к Глебу. После всего, о чем мы сегодня говорили, я все больше убеждаюсь, что мне нужно рассказать Глебу правду о ней. Но это может подождать еще немного. Я хочу выбрать подходящий момент. А сейчас я нахожусь в лучшем душевном состоянии, чем в последние годы.
Я хочу уделить время, чтобы оценить это.
И подготовиться к самому сложному разговору, который мне предстоит. Потому что, несмотря на весь прогресс, которого мы добились сегодня, мысль о том, чтобы сказать Глебу, что он отец Габби, все еще свинцовым грузом лежит у меня в желудке.
Я очень, очень не хочу все испортить.
14
МЭЛ
Мягкие, чувственные поцелуи пробуждают меня от глубокого и беспробудного сна. Губы Глеба медленно скользят по изгибу моей шеи к лопаткам. С моих губ срывается тихий гул, и они кривятся в сонной улыбке. Насыщенная удовлетворенность наполняет мое тело так, как я и не думала.
В какой-то момент ночи я оказалась прижатой к груди Глеба, моя попка прижалась к изгибу его бедер, а его руки прижали меня к себе. Он - идеальная большая ложка. И в его теплых объятиях я, наверное, спала лучше, чем когда-либо в своей жизни.
Повернув голову, когда его губы начинают повторять свой путь, я украдкой целую его и снова прижимаюсь к нему бедрами.
— Доброе утро, моя божественная богиня, — пробормотал он опять на своем родном, и от этих русских слов у меня в животе закрутилось предвкушение.
— Зажмурившись, я поворачиваюсь к нему лицом, закидываю одну ногу на его бедра и запускаю пальцы в его волосы, заглянув в его задумчивые зеленые глаза, я глубоко целую его.
— Доброе утро, — выдыхаю я. Не успеваю я произнести и слова, как Глеб перекатывается на меня, и железный стержень его эрекции оповещает меня о его возбуждении. В моей душе расцветает жар, сердцебиение учащается на несколько ступеней. А предвкушение, нарастающее внутри, сжигает в моих венах томительную сонливость.
Мне нравится эта сторона Глеба. Он не сдерживается. Он не охраняет, не наблюдает, не ждет моей реакции. Он потакает тому, чего хочет. И осознание того, что он проснулся, желая меня, вызывает бабочек в моем животе.