— Два боя за ночь, Каэлиан? Что тебя так разозлило сегодня вечером? — спрашивает Габриэль.
Я сжимаю кулаки, думая о девушке. Их там не было, они появились только тогда, когда мое потное тело покинуло ринг, и когда я вошел на второй бой.
Припарковав машину, я тянусь за сиденье, чтобы взять свою сумку.
— Ничего. Первый был слишком легким. Я думал, что второй парень будет хотя бы немного достойным, — ворчу я, затягивая лямки и бросая сумку себе на колени. — Но нет. Он оказался чертовски слаб. Я должен был убить его.
— Не все должны умирать, Каэ, — вздыхает Маттео, и я усмехаюсь ему, удивляясь, почему ему посчастливилось быть самым эмоциональным из всех нас.
Не то чтобы его это сильно волновало, потому что это не так. Этот ублюдок мог умереть у моих ног, а мог и не умереть, и мы все могли бы провести этот вечер так, будто очередной пролетевший день. Но Маттео, он немного не в себе. Наверное, это синдром младшего ребенка. Самый эмоциональный, потому что, блядь, этот маленький ублюдок иногда может раздражать. Ну и еще он болтун.
У каждого из нас есть свои особенности, но вместе мы — самый сильный род Морелли.
Я самый старший. Самый ебанутый. Восемнадцатилетний социопат и убийца.
Потом Габриэль, ему семнадцать лет. Убийца и претендент на то, чтобы стать следующим наследником мафии Морелли. Он самый разумный. Самый зрелый.
А вот и самый младший, Маттео. Малыш в семье, ему только что исполнилось семнадцать. Они с Габриэлем родились с разницей всего в десять месяцев. Тот, кто хочет все сразу. Он хочет девочек, и хочет крови. Он хочет мира, и хочет перерезать глотки. Маттео гребаный маньяк, и он сводит меня с ума, но он также мой брат.
Так что, что бы ни было синонимом любви, у меня это есть. Только в хуевом, искаженном виде, я полагаю.
Мы втроем — непробиваемая сила, которая смертельна даже от самого малейшего взгляда.
Когда мы останавливаемся, у меня звонит телефон. Я достаю его из сумки и вижу, как на экране мобильного появляется лицо Тино, помощника моего отца.
— Никто не бросает тебе вызов, — смеется Габриэль.
— Да, — бурчу я и, сжав в кулаке ремни сумки, открываю дверь.
— Ты нужен на Южной Десятой. Твой парень в пути, — говорит он, как только я подношу телефон к уху.
Моя грудь вздымается от облегчения. Я уже давно слежу за этим парнем. Когда я кого-то нахожу, это не просто процесс, а нечто большее, чем просто подойти к нему и воткнуть нож ему в брюхо. Это отнимает много времени на поиски и преследование. А между школой, «Инферно» и бизнесом у меня иногда нет времени.
И тогда в игру вступает Тино. Он много занимается частным сыском для семьи Морелли и бесчисленное количество раз помогал мне с убийствами.
У меня покалывает кожу, она становится горячей от адреналина. Я снова открываю дверь, сажусь на водительское сиденье и завожу свой «БМВ».
— Чувак, куда ты, блядь, собрался? — Маттео поднимает руки, в его пальцах звенят ключи.
Я качаю головой, глядя на него, и даю задний ход, выезжая с нашей подъездной дорожки.
— Расскажи мне, — говорю я Тино.
— Я нашел его выходящим из стрип-клуба на Пятой. Он определенно что-то сейчас принимает. Думаю, героин. В последний раз, когда он был в таком состоянии, он застрелил одного из наших людей возле «Морелли», нашего семейного ресторана. Если он сейчас направляется туда, возможно, мне придется разобраться с ним до того, как ты сюда приедешь.
— Нет. Я уже еду. Я буду там через несколько минут. — Я кладу трубку, бросаю телефон на пассажирское сиденье и еду обратно в город.
Это не займет у меня много времени. Я доберусь туда раньше, чем Тино его догонит, и он будет моим. Я давно за ним наблюдаю. Он создает гребаные проблемы в нашем бизнесе. Когда-то тот работал на нас, днище, которое употребляет больше наркотиков, чем продает. Когда наши люди узнали об этом, то уволили его, и с тех пор он был просто свободным концом, который нужно отрезать. Я объявил его своим, но знаю, что моя семья раздражается, позволяя ему разгуливать по нашим улицам.
Я ничего не могу с этим поделать. Этот накачанный наркотиками ублюдок каким-то образом более скрытен, чем я себе представлял. Я могу поймать любого, как бы хорошо он ни прятался. Но этот парень, кажется, становится невидимым, когда трезв.
Но когда он под кайфом, то просто тупой ублюдок.
Я мчусь по городу, считая улицы, пока не доезжаю до Южной Десятой. Я сворачиваю в ближайший гараж, направляясь к парковочному месту далеко позади. Любой, кто поцарапает мою машину, наверняка окажется в Тихом океане.
Я лезу под сиденье, отстегиваю «Глок» и засовываю его за пояс штанов. Открыв бардачок, я достаю два ножа и пару перчаток. Один из них я кладу в карман толстовки, а другой прикрепляю к другой стороне штанов.
Открываю дверь, выхожу и запираю ее на ключ, спускаясь по лестнице на улицу.
Натягивая капюшон на голову, я поправляю его прямо под бровями, чтобы мое лицо было скрыто от камер. Мои серые треники прилегают к бедрам. Я выгляжу как очередной парень, который хочет повеселиться в ночном городе. Ничего особенного.
В воздухе витает запах пива, мочи и соблазна, и я морщу нос. Что такого в городской тусовочной сцене, что превращает людей в сумасшедших ёбарей на Молли3, жаждущих оргии?
Вся эта нуждающаяся, навязчивая атмосфера мне не нравится. От нее у меня сводит желудок, и все, что я хочу сделать, это вырезать их сердца из груди, чтобы я перестал чувствовать, насколько сильны их эмоции.
Это вызывает у меня отвращение.
Я перешагиваю через кучу мусора, и в поле моего зрения появляется бар «Барнетт». Я слышу, как в моем теле отдается музыка, в баре отражаются неоновые огни. Дверь приоткрыта, и я проскальзываю внутрь, не снимая капюшона, чтобы осмотреть всех. Здесь так много чертовых людей. Тусуются студенты из колледжа. Слишком много, на мой вкус. Воздух становится удушливым, густым и горячим от дыхания и пота.
Я прохожу сквозь группы людей, проскальзываю в темный угол и прислоняюсь к стене. Спиной прижимаюсь к кирпичу позади меня, глазами сканируя помещение, ныряя между каждой парой и группой, каждым человеком, который сталкивается с другим.
Мой взгляд останавливается на группе парней. Сомнительные, скользкие на вид ублюдки, которых я бы повалил на задницу на ринге. Мне даже не пришлось бы на них смотреть, чтобы любой из них обделался от страха.
Я сразу же замечаю парня, которого ищу. Его имя Чамплин. На его лице наглая улыбка, и в затемненной комнате он в темных очках. Он улыбается, его яркие белые зубы отражаются от неоновых ламп. Его рука лежит на заднице какой-то девушки, и он наклоняется, чтобы прошептать что-то на ухо своему приятелю. Держу пари, он говорит, как сильно он позже раздолбит ее киску.
К сожалению для него, позже он не будет долбить ничью киску.
Я устраиваюсь поудобнее, что означает скуку, и смотрю. Жду.
Я не могу сказать, сколько проходит времени. Потоки людей входят и выходят. Группа неряшливых чуваков со своими дрянными цыпочками направляются к бару, обратно на танцпол, обратно к бару. Я бесконечно наблюдаю за ними, не двигаясь с места. Вообще не двигаюсь.
Часы внутри меня тикают, тикают, тикают, пока я жду своего момента. Кажется, что проходят часы, но время не идет. Моя кровь, горячая, как пламя, пульсирует в венах, когда я думаю о той девушке.
Я не чувствую угрызений совести за причиненную боль. Девчонка оказалась в «Инферно» не просто так, и она не оказалась бы между этими канатами, если бы не искала неприятностей. Слова, которые она обрушила на меня своими пухлых губками, были дерзкими, в основном для нее. Она была крошечной. Маленькой, но стойкой. Деликатной и разрушительной. Как скрытый шип на розе. Та, кто поразит вас прежде, чем вы поймете, что она опасна. Чувство вины за то, что ударил девушку, является общим знаменателем хорошей морали, но у меня ее нет, и девчонка хотела уложить меня на лопатки так же сильно, как я ее.
Девушка была сногсшибательной. Она скрывала свою красоту за толстым слоем боли. Я никогда не видел никого настолько изысканного, но в то же время до такой степени разъяренного, что даже подумывал, не раздавить ли мне пальцами ее трахею. Она была крошечной, миниатюрной.
Сколько ей лет? Она не могла быть выше пяти футов двух дюймов, и это еще очень щедро.
Если бы не ее глаза, я бы решил, что она подросток. Но следы пыток так легко сошли с ее радужек, что она казалась столетней старухой. Она заперта в своем собственном аду, в своем собственном теле, и мне интересно, ходит ли она в «Инферно», чтобы проливать кровь, или чтобы истечь кровью самой.
Ее длинные волосы казались шелковыми, ниспадая по спине длинным темным полотном. Ее лицо было изящным, скулы острыми и смертоносными на фоне ее кристально-голубых глаз. Так много всего, что могло бы поставить мужчину на колени, и все это только ожесточило мое опустошенное сердце.
Я не знаю, откуда она взялась, но моя кровь горела от предупреждения об опасности.
Она — опасность, которую я не могу себе позволить.
— Эй, малыш. Ты, похоже, здесь скучаешь.
Я выныриваю из своих мыслей и стискиваю зубы, когда в нос ударяет аромат цветочных духов. Он слишком сладкий, слишком терпкий. Слишком чертовски фальшивый вместе с ее соблазнительным голосом, который звучит как крик умирающего тюленя.
Я ненавижу женщин.
Они мерзкие людишки, которые только и делают, что раздвигают ноги. Единственная женщина в моей жизни — это моя мать, и она почти так же лишена эмоций, как и я. В ее теле ни единой материнской косточки.
Я поворачиваю свое лицо к девушке и наблюдаю, как ее взгляд задерживается на моих глазах цвета темного шоколада. От этого у баб слетают трусики, и я задаюсь вопросом, позволил бы мне Чамплин надеть его темные очки, чтобы эта женщина оставила меня, блядь, в покое.
— Не составить тебе компанию?
Я медленно качаю головой. Абсолютно нет.
— Ты уверен? Никто не приходит в «Барнетт», если не хочет с кем-то познакомиться, — хлопает она глазами, ее накладные ресницы жутко похожи на паучьи лапки.