С другой стороны, знаю, что ее родители сделали бы все возможное, чтобы держать меня взаперти в подвале. Изолировать меня от всего мира и молиться за меня день и ночь. Они борются с неизбежным. Притворяются, что я одна из них. Закрывают глаза и делают вид, что могут спасти меня от того, кем я стану.
Они не знают, что уже слишком поздно. День, когда я родилась, стал днем моего проклятия. Я стала той, кем стала.
Это невозможно остановить, как бы сильно они ни желали обратного.
До этого года родители Арии обучали нас на дому. Только когда пастор в церкви рассказал об этой школе, родители Арии начали думать, что социальное взаимодействие может помочь нам приблизиться к Богу.
Я никогда не ходила в школу. Даже до этого я жила дома, была предоставлена сама себе, и сама искала свой путь. 8икогда не общалась с детьми своего возраста. Я общалась только со своими учителями. Поэтому, когда я переехала к тете и дяде, для меня ничего не изменилось.
Но теперь, из-за внезапного перехода в настоящую школу, мой желудок скручивается в узел. И это не просто школа. Это частная школа, которая на самом деле не является частной. Я про нее почитала. Она престижная. С прекрасными рекомендациями. Единственная причина, по которой мы можем в нее ходить, — это церковь, в которой работают мои тетя и дядя, она напрямую сотрудничает со школой, и мы должны были получить стипендию. Полностью оплаченную. Без платы за обучение. Думаю, если бы пришлось платить, мы бы сюда не поехали. Они бы не смогли себе этого позволить.
Я... нервничаю. Я должна этому радоваться, но это не так. Нисколько. Затворничество на протяжении многих лет сделало меня антисоциальной. Слишком много людей и я не сочетаются. Когда я на ринге, я могу отгородиться от всего этого. Как только я выхожу за пределы ринга, я этого избегаю.
Я не знаю, как мне удастся выжить в толпе подростков моего возраста.
Частная школа Блэкридж.
Я не готова. И никогда не буду готова. Но я должна это сделать, потому что я не оставлю там Арию одну.
Выехав на нашу улицу, я мгновенно оказываюсь в густых зарослях деревьев и пробираюсь по длинной подъездной дорожке. Мы живем в старом фермерском доме между лесами и городом Портленд. Он наполнен красотой и жуткой атмосферой, от которой невозможно избавиться. Может, дело в доме, в котором я живу, где на каждом шагу какие-нибудь религиозные атрибуты. Такое ощущение, что за мной наблюдают двадцать четыре часа в сутки. Постоянно стыдят за то, кто я есть. От кого я происхожу.
Подъехав к дому, я вижу, что все огни включены, светло-голубой сайдинг в ночи кажется серым. Рядом с домом на посыпанной гравием подъездной дорожке стоят машины моих тети и дяди, а позади них «Хонда» Арии. Я притормаживаю рядом с машиной Арии и глушу двигатель своего автомобиля. Открыв центральную консоль, я беру лежащую в самом низу маленькую цепочку с распятием.
Во мне два разных человека.
Я живу во лжи.
Но таковы правила, которые я должна соблюдать, чтобы не получить наказание, и пока со мной Ария, я ее не брошу.
Я выпрыгиваю и оставляю свою спортивную сумку на заднем сиденье. На моей одежде немного крови от моего сегодняшнего оппонента, и я знаю, что тетя Глория будет в ярости, если это увидит.
Они очень религиозны. Постоянные молитвы днем и ночью, церковь по воскресеньям, дом, наполненный крестами и сестрами Мариями. Это неизбежно.
Они обучают нас на дому, потому что считают, что государственные школы поклоняются дьяволу.
Мне не разрешают дома слушать радио, потому что они считают, что все радиостанции поклоняются дьяволу.
У нас нет журналов из магазинов, потому что, опять же, они считают, что «People» и «Lifestyle» поклоняются дьяволу.
Только когда их пастор сказал, что эта конкретная школа поведет нас по пути праведности, они решили, что мы можем расправить крылья.
Это все хренотень.
Застегиваю до шеи толстовку, поправляю джинсы и иду в дом. Висящий у меня на шее крестик остыл от того, что весь вечер пролежал в машине. Дома я обязательно его надеваю, хотя снимаю, как только выхожу.
Как можно славить Бога, когда твое тело состоит из грехов?
Поднявшись по скрипучим деревянным ступеням, я осторожно протискиваюсь в дверь, желая быть бесшумной, хотя знаю, что у них акустический слух. По крайней мере, когда дело касается меня. Я не должна ходить на цыпочках рядом с людьми, которые считаются моей семьей. Не должна притворяться, что у меня есть работа в библиотеке, чтобы пойти драться. Они никогда мне этого не позволят. Позволить мне делать то, что я хочу, это то же самое, что дать мне контроль.
Контроль — табу в этом доме. Контроль равносилен тому, что я отдаю себя дьяволу. Они хотят намотать поводок и держать меня так крепко, чтобы у меня не было ни сантиметра слабины. Они наслаждаются моей борьбой.
Небольшая пачка денег, полученная мною от «Инферно», делится на части. Половина достается моим тете и дяде, потому что им мало превращать мою жизнь в ад, они еще должны и забирать мой заработок. Другая половина отправляется в тайник у меня в комнате. Когда у меня будет достаточно денег, я освобожусь. Заберу с собой Арию, и мы наконец-то будем свободны.
А до тех пор я останусь в этой клетке.
— Ты опоздала, — говорит тетя Глория из своего кресла-качалки.
Она включает телешоу, хотя думаю, что это просто повтор богослужения в прошлое воскресенье. У нас здесь нет кабельного телевидения. Разрешены только повторы и одобренные заранее записанные передачи.
— Извини, я потеряла счет времени. — Я кладу ключи на стойку и направляюсь на кухню, где после ужина еще пахнет свежими булочками с маслом.
— Ты пропустила ужин. И ты не взяла трубку, когда я звонила. — Тетя Глория отталкивается от пола, слегка раскачиваясь взад-вперед. В руках у нее моток пряжи и две спицы, она вяжет тысячный плед в этом доме.
— Мне жаль, — морщусь я, понимая, что она раздражена больше, чем показывает.
Тетя Глория кивает в сторону лестницы.
— Тебе следует подняться наверх, принять душ, прочитать молитву и лечь спать. Уже поздно.
Кивнув, я бросаю взгляд за ее спину на большое изображение распятого на кресте Христа. Он весь в крови. Это мрачно. Картина слишком наглядная и жестокая, чтобы вешать ее на стену, но им хочется, чтобы она служила нам напоминанием о том, что мы имеем в жизни и зачем вообще живем. Мне это вдалбливают в мозг с тех пор, как я переступила порог этого места.
Их обоих можно считать сумасшедшими. По некоторым показателям они даже более сумасшедшие, чем я, а это о многом говорит. Тетя и дядя заставляли меня читать им перед сном отрывок из Библии. Обычно в детстве тебе читают перед сном, но я должна была запоминать и цитировать разные отрывки.
Хуже всего было, когда я прочитала отрывок, а дядя сказал мне: «Бог прощает твои грехи, но если ты не отдашь себя полностью Богу, то попадешь в ад, и сатана будет вечно капать тебе на язык кипяток».
Вы знаете, что это делает с ребенком? Какой страх мной овладел? Этого я никогда не забуду. От одной мысли об этом у меня по спине бегут мурашки.
— Иди спать, Рэйвен. Этим вечером ты уже пропустила одну молитву, нет смысла пропускать еще одну, — раскачиваясь, цокает тетя Глория и, повернув голову к своему обожанию, продолжает вязать самый мерзкий плед из горчично-оранжевого и жжено-красного.
Он отвратительный.
Я поворачиваюсь, хватаюсь рукой за изношенные деревянные перила, чтобы подняться наверх.
На лестничной площадке я бросаю взгляд налево и вижу комнату моих тети и дяди. На полу спиной ко мне стоит на коленях дядя Джерри, ремни от подтяжек растягиваются с каждым его вдохом. Его руки сложены на темно-синем пледе, и он что-то бессвязно бормочет.
Он молится.
Не могу разобрать его слов, но он в глубокой задумчивости. Мне кажется, тот даже не заметил, что я вошла.
Я проскальзываю мимо комнаты, не желая его прерывать и не в настроении разбираться с еще одним скулящим мне о том, что хорошо, а что плохо.
Я иду дальше и дохожу до комнаты Арии. На ее старой деревянной двери висит большая буква «А» и крест. Я качаю головой.
Ей промыли мозги, как и всем остальным. Я отказываюсь обсуждать с Арией свои истинные убеждения из страха, что она меня возненавидит. Думаю, Ария знает, что я чувствую, но ее собственные родители, которые относятся к ней совсем не так, как ко мне, любят ее всей душой и учат ее, что Бог — ее спаситель.
И они учат меня, что я непристойная и должна очищаться, молиться и, блядь, становиться на колени. Они давят, давят, они, блядь, давят еще и еще. Вбивая это в мою голову снова и снова.
Я никогда не покорюсь.
Просто буду притворяться только для их же блага. Нет, не ради них. Я делаю это для Арии.
Я такая, какая есть.
Поднимаю руку, костяшками пальцев легонько стучу в дверь. По полу быстро проносится звук шагов, затем дверь распахивается, и передо мной предстает Ария в ночной рубашке. Увидев меня, она распахивает глаза. Схватив за запястье, Ария втаскивает меня к себе в комнату и тихо закрывает за собой дверь.
— Ты так поздно. Я думала, мама вызовет полицию или что-то в этом роде.
Я качаю головой.
— Бой длился дольше, чем я думала.
И это правда. Обычно я могу повалить их за минуту. У этого парня была пара хороших движений.
— Ты победила? — Ария сидит на кровати, скрестив ноги и натянув сорочку на колени. Она встревожена и взволнована, что вызывает у меня улыбку.
Может, родители и промыли ей мозги, но Ария не совсем потеряла рассудок. Ей нравится слушать мои грешные истории о драках и непослушании, как она выражается. Уверена, что в тот момент, когда я выхожу, она молится за своих родителей и желает им здоровья, но, по крайней мере, Ария может проявить некоторое волнение, пока я здесь.
— Он был большим и сильным, но все равно не сравнится со мной, — ухмыляюсь я и, взяв Арию за руку, сжимаю ее ладонь. О, как бы мне хотелось забрать ее от мирового зла. Но это также означает защитить ее от самой себя.