Когда смотрю на него, меня охватывает страх, и я волнуюсь, что рано или поздно он возьмёт это в свои руки.
— Пожалуйста, ничего не делай, — умоляю я.
— Когда тебе будет достаточно, Рэйвен? Почему ты позволяешь им так обращаться с тобой? Судя по тому, что ты показала мне раньше, убить их для тебя не составит труда.
Я думаю об Арии, стоящей над телами своих родителей с выражением ужаса на лице. Измученная, страдающая, напуганная и одинокая. Ария не будет одинока, у неё есть я. Но я знаю, как никто другой, что потеря родителей всегда заставит тебя чувствовать себя одиноким, независимо от того, монстры они или нет.
— Ария. Когда придёт время, всё будет сделано. А пока... просто позволь мне разобраться с этим.
Каэлиан идёт по рингу целеустремлённо, тяжёлыми шагами, точно зная, что он за человек, когда направляется ко мне.
— В следующий раз, когда они причинят тебе вред, Рэйвен, я их уничтожу. С твоего согласия или без него. Готова ты или нет, готова ли Ария — они будут мертвы.
Я киваю, понимая, что он серьёзен как никогда.
— Мне нужно идти, — бормочу я, загипнотизированная его собственнической натурой. Силой в его голосе. Он гипнотизирует меня всё время. Каждое мгновение я просто... очарована.
— Встретимся завтра утром недалеко от твоего дома, у той маленькой полуразрушенной церкви. Мы пойдём навестить твоего отца. Не опаздывай, чёрт возьми. Если ты опоздаешь, я пойду к твоим тёте и дяде.
Я снова киваю, начиная чувствовать себя болванчиком, наблюдая за ним. Мне уйти? Обнять его, поцеловать? Что мне делать с мужчиной, который только что научил меня убивать, а потом оттрахал до двух бурных оргазмов?
— Иди домой, Рэйвен, пока я не нагнул тебя над рингом и не оттрахал по новой.
Каэлиан приподнимает бровь, и я разворачиваюсь, уже чувствуя боль между ног. Затем убегаю, направляясь к своей машине, и мне интересно, ветер ли это, или, может быть, я просто услышала, как он негромко смеётся, впервые, с тех пор как мы познакомились.
Я подъезжаю к дому, вижу, что все огни включены, и начинаю гадать, хороший это знак или плохой.
Я глушу двигатель, загорается верхний свет, освещая меня слабым жёлтым светом. Смотрю на свои руки, вижу ушибленные костяшки от твёрдых мышц Каэлиана, следы крови под ногтями.
Улики.
Я переворачиваю руки и вижу слабый оттенок красного на своих ладонях. Это странное ощущение, словно я нахожусь вне тела, когда вижу кровь другого человека на своих руках. Его сердце больше не бьётся, и всё это из-за меня. У меня даже не было времени поразмыслить о том, что произошло, но теперь, когда сижу здесь в темноте, мне кажется, что всё это обрушилось на меня внезапно.
Облегчение, волнение, печаль, гнев. Чувствую себя заново рождённой, но пока не знаю, люблю ли я эту жизнь или нет. Хочу ли я отнимать у кого-то жизнь? Это то, кем мне суждено быть?
Всё, что я знаю, это то, что последние несколько лет мне было больно скрывать, кто я есть на самом деле. С каждым днём потребность вскрыть кожу становится всё более отчаянной. Настолько, что последние несколько недель я чувствовала себя не похожей на себя.
До сегодняшнего дня.
Мои родители привили мне пристрастие к крови, или я была рождена, чтобы любить её?
Я — это то, что я есть.
И я — это я.
Может быть, мне нужно оставить в прошлом то, кем я была, и полностью принять то, кем мне суждено быть.
Схватив сумку, я выскальзываю из машины, сердце бешено колотится в груди, пока поднимаюсь по ступенькам. Кажется, что я иду в замедленной съёмке; с каждым шагом чувствую, как кратер в моей груди сотрясается всё сильнее и сильнее. Пока сердце не выходит из-под контроля, и мне кажется, что я не могу дышать.
Мои тётя и дядя становятся такими непредсказуемыми, а я ненавижу неизвестность.
Захожу в дом, желая сразу же выйти обратно, когда вижу тётю и дядю. Они молятся, тётя держит в руке Библию, а другую руку держит над головой. Они стоят в гостиной, их святыня освещена, вокруг них горят свечи. На соседних столах стоят кресты и фигурки Иисуса. Странно наблюдать, ощущать, вдыхать этот воздух, от которого мне становится не по себе.
Верить во что-то — это нормально. Одержимость и ритуалы — нет.
Тётя продолжает молиться, а дядя падает на пол у её ног, прижимаясь спиной к полу и глядя в потолок, как будто видит над собой святого Бога. Он начинает говорить на непонятном языке, который не похож ни на что из того, что я слышала раньше.
Это не язык. Это нечто среднее между ропотом и словами, перемешанными вместе.
Я видела, как они ведут себя подобным образом, всего несколько раз. Лишь несколько раз в моей жизни они становились бесчеловечными, говоря на непонятных мне языках и склоняясь телами перед богом, в которого я не знаю, стоит ли верить.
Дверь за мной со щелчком закрывается, но мой дядя продолжает склоняться к небесам, в то время как тётя переводит взгляд на меня, прижимая к себе кроваво-красную Библию в кожаном переплёте.
— Ты... — прищуривается она. Тётя Глория захлопывает Библию и целеустремлённо направляется ко мне. — Ты опоздала.
Я бросаю взгляд на плиту, проверяю время и вижу, что опоздала всего на три минуты.
— Движение было медленным. Строительство. — Это ложь, но она, конечно, не стала бы проверять, нет ли там каких-нибудь работ, верно?
Чёрт, скорее всего, проверила бы.
Тётя подходит ко мне так близко, что я чувствую исходящий от неё запах негативной энергии. Интересно, чем от меня пахнет? Кровью? Потом? Сексом? Грехом? Смертью?
— Сегодня я пыталась дозвониться до библиотеки, и дама, с которой я разговаривала, сказала, что не видела девушку, похожую по описанию на тебя. Мне стало интересно, а ты вообще там есть? — тётя Глория наклоняется ко мне, её глаза полыхают ледяной ненавистью. — Я чувствую исходящий от тебя запах лжи.
— Я не лгу. — Слова вырываются у меня с трудом, хотя у меня нет другого выбора, кроме как использовать их. Другой вариант — сказать правду, а это повлечёт за собой наказание. Наказание, к которому я не готова.
— В следующий раз, когда ты будешь там, может быть, я загляну. Загляну и посмотрю, как идут твои дела.
— Нет! — кричу я, и её глаза вспыхивают от осознания. Тётя знает, что я, чёрт возьми, вру. Она знает, что я туда не хожу. — Я имею в виду, ты представляешь, как это было бы неловко? Никто из родителей не проверяет их в библиотеке. Сейчас выходные, и там будет очень много народу. Если ты заглянешь, мне будет очень неловко.
Тётя холодно улыбается мне, и я делаю шаг назад, но она протягивает вперёд руку, хватает меня за запястье, другой рукой впечатывая Библию мне в грудь, и от удара толстым переплётом страниц у меня перехватывает дыхание.
— Иди к своему дяде и читай Откровение до тех пор, пока тебе не покажется, что язык вот-вот вывалится у тебя изо рта.
На дрожащих ногах я подхожу к своему дяде, белки его глаз выпучены, когда он молится Господу. Он больше не лежит на спине, а стоит на коленях в молитвенной позе, его шея неудобно согнута, а голова запрокинута к небу.
— Не заставляй меня повторять! — кричит мне тётя Глория, и я открываю Библию, переходя к последней истории, Откровению.
Открывается страница Откровение 21:8, и я произношу слова вслух. Я чувствую, как тётя Глория нависает надо мной, ненавидит меня, желает моей боли, наслаждается моим дискомфортом.
— Но что касается трусливых, неверующих, отвратительных, что касается убийц, сексуально безнравственных, колдунов, идолопоклонников и всех лжецов, то их участь будет в озере, горящем огнём и серой, что является второй смертью.
Слышу, как тётя Глория шуршит у меня за спиной, когда я произношу эти слова, а затем на меня льётся вода, обжигающие, горячие, огненные капли падают на мою кожу. Я вскрикиваю, оборачиваясь, и вижу, что она держит свой пузырёк со святой водой над пламенем свечи.
— Продолжай читать, Рэйвен! Читай слова Господа, пока не почувствуешь, на что будет похож ад, если ты продолжишь идти по этому пути.
Она бросает в мою сторону ещё горсть капель, и я вздрагиваю. Клянусь, я чувствую, как они обжигают кожу.
— ЧИТАЙ! — рычит она.
Я возвращаюсь к страницам и перехожу к Откровению 20:10.
— И дьявол, который обманул их, был брошен в озеро огненное и серное, где были зверь и лжепророк, и они будут мучиться день и ночь во веки веков.
Через каждые несколько слов на мою кожу обрушивается новый водопад капель, пока она не немеет, и всё моё тело не начинает дрожать.
— Мама? Папа? Что вы делаете?! — вскрикивает Ария, и я поворачиваюсь к лестнице с выражением ужаса на лице, видя, что у неё точно такое же выражение.
Тихий вздох срывается с моих губ, когда она спускается с нижней ступеньки.
— Рэйвен, с тобой всё в порядке? У тебя кожа в пятнах.
«Да, потому что твои сраные родители мучают меня каждый раз, когда я их вижу».
— Ария, иди наверх. Тебе не на что тут смотреть, — говорит дядя Джерри, наконец поднимаясь с колен и становясь на ноги. Он бросает на меня уничтожающий взгляд, словно ненавидит меня больше, чем может выразить словами. Я — проклятие их существования, и знаю, что они хотели бы, чтобы я никогда не приезжала сюда.
Они думают, что я развратила их дочь. Думают, что я оскверняю их дом.
— Нет! Я не могу изо дня в день сидеть наверху и слушать, как моя кузина кричит, а вы причиняете ей боль! — рыдание вырывается из её груди, и я знаю, что Ария хочет подойти ко мне.
Но она боится.
Я бросаю на неё взгляд. Не подходи. Перестань плакать.
Будет только хуже, если мы не остановим это. Сейчас.
Дядя Джерри идет к Арии, его шаги настолько агрессивны, что у меня волосы на руках встают дыбом.
— Остановись, — делаю шаг вперёд, становясь между дядей Джерри и Арией. — Мне жаль. Я сделаю всё, что вы хотите, только оставьте Арию в покое.
Тётя Глория хватает меня за капюшон толстовки и дёргает назад. Я ударяюсь задницей о пол, и слышу, как Ария, задыхаясь, подбегает ко мне.