Она потирает живот.
— У меня уже нет аппетита.
Я иду к двери, открываю ее и придерживаю для нее.
— Неважно, ты должна что-нибудь съесть.
В каком-то смысле мне приходится быть для нее матерью. Хотя у нас разница в возрасте меньше двенадцати месяцев, ее жизнь была очень тепличной. Она жила в закрытой коробке, в то время как я чувствую, что прожила уже тысячу жизней.
Мы идем по коридору, и я рада, что никого не вижу. Здесь только мы, и на мгновение я могу вздохнуть.
— Ты действительно сильно ее ударила, — говорит Ария через мгновение.
Бросаю на нее взгляд. Я никогда не дралась при ней. Она знает, что я — бутылка ярости; уверена, что Ария чувствует это, но я никогда не причиняла никому вреда рядом с ней. Интересно, напугала ли я ее?
— Она это заслужила.
Ария делает глубокий, долгий вдох.
— Я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал. Из-за меня. И если это закончится тем, что тебя вышвырнут... я не смогу учиться здесь без тебя.
Дерьмо. Об этом я не подумала. Если одна из этих сук настучит на меня, и меня вышвырнут отсюда, а Ария останется здесь одна? Ну, это дерьмо будет совсем некстати.
Я качаю головой.
— Этого не случится.
Ария останавливается на середине лестницы.
— Все равно... пожалуйста, не надо. Я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал. Особенно из-за меня.
Я буду драться за нее с кем угодно. Буду убивать за нее. Буквально, блядь, буду терроризировать любого, кто попытается причинить ей вред. Даже немного. Но я ничего этого не говорю. Просто надеваю маску, которую всегда ношу рядом с ней. Ту, которая оставляет все на поверхности, чтобы я не показывала свои истинные цвета.
Потому что они нехорошие. Они даже отдаленно не вменяемые.
— Хорошо. Я не буду.
Мгновение она пристально смотрит на меня, затем спускается по лестнице. Я следую за ней, и мы направляемся в кафетерий, который больше похож на ресторанный буфет, чем на что-либо другое. Мы ходим по кругу, получая настоящие тарелки, а не подносы, как я предполагала. Здесь настоящие повара накладывают нам еду. Никаких скамеек или длинных столов, чтобы уместить всех детей, заполнивших зал. Ничего этого нет. Есть несколько столов и диванов, а остальные ученики, похоже, находятся снаружи в лаунж-зоне. Только одно большое стекло отделяет нас от внешнего мира. Оно тянется от пола до потолка, пропуская каждый кусочек естественного света. Нас окружают деревья, леса и горы. Это впечатляющее зрелище.
Я беру свою тарелку и прикусываю губу в ожидании, пока Ария возьмет свою. Я не знаю, куда сесть, и, окинув быстрым взглядом столы, вижу, что большинство из них заняты. Я чувствую себя неловко и не хочу стоять посреди зала, когда все смотрят на меня. Бросив взгляд на Арию, я бормочу:
— Пойдем на улицу.
Мы выходим на свежий воздух и находим небольшую пустую скамейку. Снова раздаются смешки и разговоры, но я крепко сжимаю свою тарелку, и мы садимся, игнорируя их. У меня нет сил ссориться с кем-то еще. Я не могу так поступить с Арией. Не сейчас.
То есть, блядь, я понимаю, что мы новенькие, но неужели так необходимо говорить о нас так омерзительно? Как будто мы гребаная болезнь или что-то в этом роде.
Поливаю свой шикарный салат соусом «Ранч», он получается таким хрустящим, я никогда такой даже не пробовала. Затем бездумно жую, чувствуя напряжение Арии, и бросаю взгляд на парковку. У меня отвисает челюсть, и я перестаю жевать, когда вижу того парня.
Нет, не Чарльза.
Другого.
Того, кто оставил след в моей душе.
Парень сидит в своей машине. Конечно, это «БМВ». Черный, блестящий слой краски с черными дисками. Он уезжает. Я не знаю, куда тот едет, но он уезжает, и мне интересно, что такого срочного он должен сделать, чтобы уехать посреди дня. Или, может, это нормально для него, и он просто делает то, что хочет, когда хочет.
Интересно, чем пахнет его машина? Свежей кожей? Одеколоном?
Он с кем-то разговаривает, высунув руку из окна машины, пока ему что-то втирает один из тех парней, что были раньше. Они похожи. У них одинаковый кремовый цвет кожи, но экзотический оттенок загара. Они не выглядят так, как будто у них самая дружеская беседа, и я наблюдаю, как они рявкают друг на друга.
«Они братья? Или кузены, как я и Ария?»
— На что ты смотришь? — спрашивает Ария, повернувшись, чтобы посмотреть через плечо.
Я опускаю глаза на свой салат, едва съев кусочек.
«Что со мной не так?»
«Я что, блядь, сломалась?»
Мне все равно. Меня ничто не волнует, и все же этот незнакомец каким-то образом связан с чем-то во мне, что превращает меня в лужу замешательства.
— Ничего. Я ни на кого не смотрю.
Ария щурится и, прикрыв ладонью глаза, оглядывает стоянку.
— Ты смотришь на того парня, на которого пялилась раньше?
Я протягиваю руку, хватаю ее за лицо и разворачиваю к тарелке.
— Прекрати, Ария. Это ерунда, так что перестань задавать об этом вопросы.
Она поднимает брови.
— Как скажешь.
Я вонзаю вилку в свой салат, запихивая в рот очередной кусочек. Не в силах отвести взгляд, я возвращаю его на парковку, как раз в тот момент, когда стоявший возле машины парень уходит, а незнакомец в «БМВ» уезжает, исчезнув из виду.
Кем бы он ни был, надеюсь, что больше никогда его не увижу. Так я смогу забыть это потерянное чувство в моей груди.
Но даже когда я это говорю, то очень надеюсь, что увижу его снова. И еще раз.
И еще.
Рэйвен
— Возьмитесь за руки, — говорит тетя Глория, протягивая мне свою морщинистую руку.
Ария и мой дядя берутся за руки, и мы садимся за обеденный стол. Я нерешительно кладу свою ладонь в ладонь тети. Она закрывает глаза, сжимая мои пальцы своими холодными пальцами сильнее, чем следовало бы.
Она пытается причинить мне боль.
Она хочет этого.
Ее желание состоит в том, чтобы протолкнуть в меня святое, как будто это физическая вещь. Как будто, если бы тетя Глория могла, она бы вскрыла мне грудь, поместила там чистоту, застегнула ее обратно и отправила бы восвояси.
— Дорогой Господь, спасибо Тебе за еду на нашем столе и крышу над нашим домом. Спасибо за наше здоровье, дорогой Господь, и спасибо за то, что благословил нас всем, что нам даровано. Пусть Ты гордишься всем, что мы делаем, и учим тех, кто пытается найти Божий путь. Спасибо Тебе, Господи, ибо Ты наш Спаситель. Аминь. — Тетя Глория слегка кивает головой, и открывает глаза.
Я свои так и не закрыла. Я не отрывала взгляда от ее лица и ее голоса, когда тетя Глория произносила слова о том, как я пытаюсь. Что, найти путь Божий? Она выплевывает эти слова и повторяет их день за днем.
Я слышу ее. Я всегда ее слышала.
Но это не мешает ей совать их мне в лицо при каждом удобном случае.
Наконец, тетя Глория переводит на меня взгляд, хватка на моей руке все такая же крепкая, как и в начале. Все остальные разжали руки, хотя тетя Глория все еще смотрит на меня с таким отвращением и ненавистью во взгляде, что у меня горит в животе.
Я вырываю свою ладонь, и тёте Глории требуется мгновение, чтобы в конце концов разжать ее холодные пальцы, от чего моя рука отлетает и чуть не опрокидывает стакан с водой.
— Это больно, знаешь ли, — бормочу я, спрашивая себя, как я до сих пор не воткнула вилку ей в шею.
Эти... видения, или желания, растут с каждым днем. Я хочу сохранить рассудок. И не хочу терять те крохи, которые у меня остались от нормальной жизни.
Я также хочу защитить Арию, и даже когда она впервые сказала правду о том, что не хочет, чтобы я ее бросала, знаю, что она все еще любит свою маму. Она никогда не простит меня, если я заберу у нее тетю Глорию.
Я люблю Арию. И поэтому буду ее защищать.
— Иногда нужно вытерпеть боль, чтобы обрести праведность. — Тетя Глория смотрит на меня так, будто я должна благодарить ее за то, что она причинила мне боль, хотя я никогда этого не сделаю. Никогда.
Я думаю, она говорит такие слова о святости, потому что сама знает, как она ошибается. Тетя Глория знает, что путь, по которому она идет, не приведет ее к Богу. Она идет по пути тьмы, как и я. Но, может, она этого не знает. Может, потому что она настолько чертовски токсична, что уже не понимает, что праведно, а что нет.
Я ей не отвечаю, потому что ее слова не заслуживают ответа. Я поворачиваюсь к своей тарелке; мои ветчина и картофель остыли. Я поднимаю вилку, подцепляю ветчину и отрезаю кусочек. Отправив его в рот, я поднимаю взгляд на Арию. Она уже наблюдает за мной, жует картошку и в задумчивости смотрит на меня. Ей интересно, о чем я думаю.
Ей не нужно знать мои мысли. Мои мысли испугали бы ее.
Она больше не будет любить меня такой, какая я есть.
— Ария, как прошел твой первый день в школе? — спрашивает Арию мой дядя. Их обоих не волнует, был ли мой день прекрасным или кучей дерьма.
Ария ловит мой взгляд, и я знаю, что она размышляет, стоит ли ей упомянуть о трех сучках или держать их в секрете. Когда Ария отрывает взгляд от меня, я понимаю, что она решила оставить этот инцидент при себе.
— Это был хороший день. Я нервничала, но все на самом деле очень милые. Я рада, что со мной была Рэйвен, — улыбается она, откусывая еще кусочек, и я знаю, что та верит каждому своему слову.
— Я думаю, что у тебя все получится в любом случае, Ария. Ты такой приятный человек. Я рада, что у тебя был хороший день. Может, у тебя получится найти себе других друзей, чтобы не общаться только со своей кузиной, — говорит тетя Глория, приподняв бровь.
Ее кремово-розовое платье в цветочек не из этого века, но она носит его так, словно каждый день — день церкви. Воскресенье. Она самозванка.
Чудовище в овечьей шкуре.
Я опускаю руку на стул под собой и изо всех сил сжимаю мягкую ткань. Или это, или задушить тетю. Этот вариант кажется более безопасным.