- Далее.
- Еще с Сестрорецкого приюта прозвище среди воспитанников имеет "Крыса". По слухам, к семи годам убил старшего воспитанника, который над ним издевался. Неоднократно угрожал убийством. В Демидовском приюте имел репутацию одновременно зубрилы, подлизы и отчаянного. Притом легко сходился с самыми разными детьми. Сохранил большинство контактов во всех слоях общества. Имеет тесные связи с преступным миром. Прозвище - Мандарин. Вероятно, замешан в некоторых ограблениях со взломом электрических запорных устройств. Вероятно, вхож в число "наставников" преступной школы, имеет масть. Выполняет роль посредника при конфликтах разных объединений. Все это уже предположительно, конечно, вы же понимаете... - Нурназаров сглотнул. Горло болело с неделю: опять ангина, а тут говори как заведенный. У доктора в лазарете - только йод, вот его с солью мешаем и полощем. И за то спасибо. - Во время эпидемии активно участвовал в операциях на черном рынке, укрепил свой авторитет среди преступников, в настоящий момент считается у них одним из лидеров. Связан с запрещенными партиями. Имеет псевдоним Домик, вхож в окружение Лихарева. Там пользуется репутацией не слишком весомой, поскольку регулярно привлекает для совместных операций преступников уголовных и политических. Это характеристика, Ваше Высокопревосходительство. Если интересны конкретные дела - то вот, пожалуйста...
- Меня интересует, за что его можно арестовать, - шевельнул губами Анисимов. Может, тоже простуду подхватил? Здесь же только грибы выращивать. Стойкие к стафилококкам и стрептококкам. Грибница Фараонова...
- Только взять с поличным, Ваше Высокопревосходительство, - что и затруднительно, и не нужно. Пока нет чрезвычайного положения, человек, который хоть как-то удерживает уголовничков от организованных нападений на фуры с хлебом, - большая ценность.
- Так найдите повод! Создайте! Придумайте, наконец! - попытался повысить голос директор. Закашлялся, долго глухо бухал и клекотал, прижимая к губам платок - бронхит, не меньше. - Так, чтобы и губернатора убедить.
Рустам Нурназаров, сотрудник уголовного сыска, коротко кивнул - мол, понял, ваше высокопревосходительство, будет сделано, ваше высокопревосходительство. И решил больше не откладывать визит на Очаковскую. Давно ведь приглашали. А господин директор пусть... дальше грибы растит. Хоть по углам, хоть в легких.
...и тут вошел Мандарин, такой весь аристократ - Сенечка аж засвистел восторженно про то, как Аркадий Циммельман взял петербургский банк и построил себе новый фрак. Очень Сенечке нравились старые песни, и Вова тоже нравился. Настоящий, не то что всякие там халамидники.
- И с тыщами в кармане,
С гардиною в лацкане...
Мандарину тоже только цветка не хватало, к пальтухе-то. И костюмчик сидел, серый с проблеском, наутюженный.
- Справная сбруя, - зашел с доброго слова Сенечка. После хорошей дозы антрацита он был благодушен.
Мандарин закон соблюдал - куда там остальным. Треп начал издалека. Сенечка под это рассказал вчерашнее - как посветил фонариком в окно и увидал там бабу, голую, белую, с кувшином. Мылась, видать. Сенечка раму подцепил, влез, а она стоит. Белая, холодная. Каменная.
- Вот так вот опрокинула, - похохотал Сенечка.
- И чего?
- Разбил, - сказал Сенечка. Туфту прогнал, но не колоться же, как на самом деле... засмеет.
Мандарин поржал, рассказал в ответ, как сработали в губернаторской кассе два финансиста. Так погоняли баланду, перешли к важному.
Мандарин - деловой из старых; тех почти всех перебили, а он под набушмаченного фраера закосил, пока синяки были в силе, губернатору-попке все заливал, да маньшевался. Теперь был в городе в законе, на рулежке гоп-стопами крепко приподнялся.
- Есть такая закладка, что с первого числа попка наш синякам волю даст больше чем в прошлом году, - сказал Мандарин. С рукава пылинки отряхнул, все с жестом, с фасоном. Повел носом. - За марафет по конвертам разложат, не то что за большее.
- Ну, псы, - подавился Сенечка. В носу засвербело. - Беспредел...
Мандарин дальше повел к тому, что неплохо бы рогами пошевелить, пока не началось, и чтоб Сенечка о том не мулекал, а пихнул дальше. Сенечка, как бывший тихушник, хорошо работавший в Питере, кипеша не любил, а Мандарин-то лапшу на уши вешать не станет. Ни разу пока не кинул. Да и зачем? И Мастер, а он тот еще жук, тоже звенит, что псам от нынешнего разгуляя тошно, и жди беды.
Значит, быть завтра базару. Почти все работнички, что после той зимы остались в городе, были либо залетные, как сам Сенечка, либо подросли из бакланов; позор один. Эти закона не знали, крысятничали почем зря, мочили друг друга только так. Мандарин невесть сколько похоронил, пока перестали без его слова брать арбы со штевкой - так до сих пор вякать пытаются.
Приговорили гуся дряни, Мандарин ушел, как явился, такой весь с гонором, снег хвостом метет. Хорошо под фраера косит, не знаешь - не догадаешься, недаром же всем псам пластинку крутит. Сенечка глотнул еще дряни, вспомнил со слезой вчерашнюю белую бабу, которую прикрыл, чтоб не мерзла. Та еще выходит зима...
От дяди Вовы противно пахло вином. Мишка огорчился, прошмыгнул между взрослыми к зеркалу и оттуда принялся наблюдать. Он еще не видел пришедшего пьяным, так что выжидал и старался не попадаться на глаза. Кто его знает, чего ждать. Может, обидится, что Мишка не подошел, и прибьет. Может быть, пронесет. А вдруг он вообще добреет спьяну?
В рыжей Мишкиной голове не умещались понятные ему самому воспоминания, правила, следствия. Он просто знал, скорее чутьем, что от пьяных лучше всегда держаться подальше, что доброта и щедрость могут через минуту обернуться гневом, бранью, побоями. Нужно притворяться, становиться невидимым. Самое страшное - если некуда убежать, если только одна комната. Комната помнилась смутно: голая, с оборванными обоями, окном без занавесей, освещенная розово-золотым зимним утренним солнцем.
В этом доме было куда спрятаться. Хочешь - в кухню, у печки, в которую ему доверили подбрасывать дрова. Печка была круглая, на кованых кривых ногах, в ней гудел огонь, можно было прислонить подушку с противоположной от заслонки стороны и так греться. Хочешь - за диван в комнате, где собираются взрослые. Они будут говорить о своем, а у Мишки есть альбом и настоящие цветные карандаши.
Мальчик пробрался в комнату и забрался за широкий кожаный диван с выгнутой спинкой, стоявший у торцевой стены. В этой комнате, где часто собирались знакомые и незнакомые ему люди, лучше всего он чувствовал себя именно в персональном убежище, у которого было два выхода, слишком тесных, чтобы взрослый мог пробраться туда, а свод спинки образовывал крышу. Прислушиваясь, он разбирал каждое слово, а если становилось скучно, голоса убаюкивали.
Стул скрипит, нельзя так на нем раскачиваться - упадешь. Так что Мишка выглядывает, смотрит, упадет или нет. И еще, чтобы тетя Вика замечание сделала, потому что она не любит. Но тетя Вика молчит, морщится только на скрип.
- Положение в заводских кварталах и на окраинах вы не хуже меня знаете. Лучше. Время у нас вышло. Еще месяц-другой - и никого ни на что не поднимешь ничем. А чтобы дотянуть до конца лета - и не ждать полной катастрофы осенью, - нужно уже сейчас сселять людей, вводить талоны на все, чинить водопровод, канализацию, теплосистемы, национализировать все необходимое имущество, не только выморочное. Да, это азбука, но от повторения она не портится. Это азбука, и не важно, кто и под каким флагом будет эти меры применять.