Люди за их спинами, носилки... Парфенова, по словам комитетчиков, крепко контузило, когда полтора часа назад его "Лягушка" подорвалась на радиоуправляемой мине-ловушке. Снег - отличное маскировочное средство, а тактика уличных боев сильно изменилась с 1905, благословенного, года. Это генеральный штаб ничему не учился, а радикалы наши вовсю осваивали немецкий и южноамериканский опыт, невооруженным глазом видно... Зайцев сильно подозревал, что часть плана кампании была рассчитана как раз на то, чтобы показать армейским: им не стоит ссориться с нынешними союзниками. Не по карману выйдет. Что ж, если они продолжат, как начали, никто и не подумает о разводе.
А определяться начнем сейчас.
Подполковник всегда посылал Зайцева туда, куда потом должен был пойти сам. Как зонд, как передовую машину. Если ее накроет огнем, это тоже многое скажет. Зайцев не обижался - он любил свою работу.
- Прежде чем я приму у вас пленных, - сказал он, обращаясь к обоим, - если вы намерены наводить порядок в городе, вам сразу же станет тесно. Начинайте думать - что для вас занять.
- Занимаете, простите, вы, а мы... - начала Виктория Павловна. Из-за краснолицего военного с расплывчатыми чертами - ожог, старый, степень небольшая, но на все лицо, - выдвинулся кто-то в полушубке с высоким воротом.
- Для начала вы все так или иначе занимаете здание лаборатории. - Реформатский узнал его по голосу: заместитель директора, из немцев.
- Здание вам зачем? Тоже вывезете на юг? В кармане? - спросил военный.
Виктория Павловна спросила: "Куда?", заместитель: "Кто?", а сам Реформатский: "Вы о чем?" Все смешалось во дворе Петроградского университета, а потом размазалось по машинам и стенам, вместе с грязным снегом, пролитой соляркой и обрывками горелой бумаги.
- Я о том, что здание принадлежит лаборатории. И заведует им - как и лабораторией - доктор Рыжий. И вопросы эти следует решать ему. Так что мне хотелось бы его видеть.
Слов "если он, конечно, жив" немец не произнес. Возможно, из деликатности. Игру в загадки безо всякой деликатности прервали басовитый рев и рвущий нервы треск льда, раздираемого армированными покрышками, а секунд через пять - и залп снега из-под оных. Дверь распахнулась, с пассажирского сиденья спрыгнул любитель рискованной езды. Медведь в зимней маскировочной форме. Полярный медведь: бело-серо-голубой, в разводах. Обменялся какими-то масонскими жестами с краснолицым, сдул иней с роскошных усов.
- Что обсуждаете, господа... и уважаемая дама?
- Судьбу человека, уполномоченного распоряжаться этой площадью. - Дословно точный правильный ответ. - По нашим данным, полученным от перебежчика, он был арестован вчера днем.
Военный скривился, но не так, как морщатся привыкшие к власти люди, когда их занимают мелочами не их уровня. Не как подполковник, а лично.
- Кем арестован? Откуда перебежчик? Где сейчас? Какие меры приняты?
- Жандармерией. Оттуда же - и как раз из-за этого. Следователю, который вел дело, не понравились методы допроса. Сейчас там же. Меры военного характера приняты не были. Основания - приказ Лихарева: ни по каким причинам не ставить согласованную операцию под угрозу. Частным образом мы пытались прихватить какого-нибудь чина для обмена. Поскольку первым к нам попал Парфенов лично, мы просто потребовали включить в приказ о прекращении огня пункт об обращении со всеми задержанными. - Виктория Павловна не похожа на пулемет. У пулеметов функциональность много ниже.
- Парфенова сюда, - скомандовал медведь прямо через головы. - А он все-таки жив, ваш Лихарев?! Могу я его видеть?
- Нет, он... - начал говорить Реформатский, собираясь сочинить на ходу что-нибудь вроде "погиб, но позже", "ранен, без сознания", и тут с носилок донеслось бодрое кряканье:
- Пока что помещен под надлежащий присмотр.
- Вы его тоже арестовали? - весело удивился медведь такой каверзе. Шутка хороша - первые лица у воюющих сторон, каждый - у противника под замком.
Но черт бы побрал этого пижона. Этого вспышкопускателя. Этого хирурга беспробудного. Жизни ему нет без попыток сэкономить, особенно, если дело с риском сопряжено. "Он же не раскололся, - думает Реформатский. - Если бы раскололся, нас бы тут раздавили. Он Парфенову просто сказал. Сам сказал. Утром, наверное. Пытался договориться..."
- На том же месте, в тот же час, - торжествующе уточнил жандарм, и Реформатский пожалел, что не придушил его, пока осматривал. Много ли там при контузии надо... - И при помощи одной пары наручников.
- Я должен был догадаться. - Александр Демидович услышал собственный голос и сильно этому удивился. Самим словам, впрочем, тоже. - Просто обязан был, - и пояснил уже для всех: - Стихи совершенно чудовищные все-таки. Такое от хорошей жизни не пишут.
И подумал, что манерой шутить он, кажется, все же заразился от младшего коллеги. Тот, впрочем, сам заразился ею от Павловского, так что трудно сказать, как на самом деле шло опыление. Но помогать - помогало. Маловыносимая ситуация, сделавшись смешной, сразу теряла вес и объем, ее можно было разбить на цепочку простых действий и начать решать пошагово.
Но Владимир Антонович, черт его побери!.. "В момент убийства председателя Совета министров я находился на месте убийства. Как и еще тысяч пятьдесят москвичей и гостей столицы. И прямо в разгаре гуляния..."
- Господин подполковник, мне нужна бумага от вас и транспортное средство. И сопровождающий. Лучше - два. Я поеду на Очаковскую и сам разберусь.
- Да что уж там, - рявкнул господин подполковник, и хорошо было понятно, что только присутствие женщины, похожей на галку, мешает ему высказываться от души. Галантность, доведенная до рефлекса. - Сейчас вызовем броневик, - кивок Зайцеву, - и вместе поедем. Все равно здание принимать.
- А мне показалось - хорошие стихи, - сообщил городу и миру господин жандарм. И когда успел-то...
- Куда, - поинтересовался Штолле, - катится этот мир...
Ульянов вспомнил - вернулся мыслями ко вчерашнему дню, когда ввечеру, за час до выхода колонны, не выдержал и, честя себя мальчишкой, сопляком и дураком, все же поднялся на холмик, кинул снежком в уже не чужое, не случайное второе слева окно. Она вышла через пару минут, в наброшенной на плечи шубке, теплая и бледная, с припухшими губами. Ульянов взглянул ей в лицо, и захотелось ему сказать, что будет у нее мальчик. Давно еще подслушал, как теща говорила жене: мол, если у женщины лицо сильно меняется, значит, беременна мальчиком - у матери, как в зеркале, все будущие сердечные привязанности сына отражаются; а Анна была сейчас совсем не такая, как утром, как накануне вечером.
Нельзя было об этом всем думать. Она - любая - была чужая. Нельзя было думать, чья. Нельзя было мечтать - сумею утешить, удержу, отогрею.
- Мы выдвигаемся, Анна Ильинична. Благословите, - просто сказал Ульянов, и она молча приподнялась на цыпочках, поцеловала его в лоб...
Константина Лихарева подполковник Ульянов обязан был расстрелять на месте. Владимира Рыжего Ульянов расстрелять не мог: не террориста, предателя, убийцу убивал бы - соперника. Две эти мысли сталкивались за лобной костью, как гигантские глыбы льда. Подполковник оглядел попутчиков, без удобства разместившихся в железной коробке. Привычки - никакой, на каждом ухабе головами и локтями углы считают. Генерал-майора Парфенова транспортировали второй машиной, зайцевской, а здесь ехали чужие друг другу и Ульянову люди: математик-посредник, часто чихающий уроженец Востока и похожий на попа доктор с окладистой бородой.
- Так что там с условиями? И при чем тут вы, вы же не жандарм? - спросил Ульянов, привычно перекрикивая рев и лязг. Восточный красавец залился примечательного оранжевого оттенка румянцем.