Истошные крики бывшего экзорциста быстро гаснут. Лазарет заполняет противное чавканье.
Темный Отец, отряхивая подол рясы, встает с койки. Все до единого послушники, немощные, проклятые темной силой, стоят на коленях и упираются лбами в пол.
-- Мы будем молиться усерднее, Темный Отец!
-- Мы станем достойными благословения Праматери!
-- Слава Терне! Слава Праматери!
Тряпичная кукла, висящая на вершине жезла, апплодирует мягкими лапами и заходится в беззвучном хохоте.
Когда Темный Отец покидает лазарет, он спрашивает увязавшегося следом послушника:
-- Ты слышал о человеке, который называет себя Вороном?
-- Немного, -- пожимает плечами послушник. -- Петроград стоит из-за него на ушах, но нас это мало касается.
-- Ошибаешься…
Утонченное лицо Настоятеля разрезает пугающая улыбка.
-- Набери-ка для меня старшую дочь дома Мелунд, Мейфей...
***
Агата не подает признаков жизни.
Я вливаю в ее тело каплю своей маны и обнаруживаю слабое биение сердца.
Летаргический сон.
Мара нисходит не во всем своем божественном величии. Меня навещает лишь проекция, отголосок воли богини, пробившийся сквозь миры и измерения.
Но даже этой крупицы силы Богини Смерти хватает, чтобы погрузить всех жителей тридцатиэтажного дома в беспамятство. Без моей воли тысячелетнего чернокнижника хилое тело низкоуровневого мага Гоголя ждет такая же участь.
-- Не поделишься своими успехами, Кроули?
Бережно укрыв Агату, я прохожу мимо Мары в гостиную. Богиня провожает меня удивленным взглядом. Ничего, пусть привыкает к чужому игнору.
Я же привык.
Хватаю со стола початую бутылку вина и падаю в кресло.
-- Ты повредился разумом при переходе и теперь не узнаешь меня? -- с любопытством спрашивает Богиня Смерти и Тьмы. -- Или просто решил покончить жизнь самоубийством? Уж я-то могу это устроить, не сомневайся.
Я отпиваю сладкий напиток прямо с горла и, загибая пальцы, говорю:
-- Ты похищаешь мой гримуар. Вырываешь мои душу и разум из тела. Забрасываешь их в другой мир, в дохлое немощное тело. Говоришь: "Ищи!", но почти ничего не объясняешь. А затем и вовсе игнорируешь все попытки связаться с тобой!
Недовольная моей тирадой, Мара скрещивает руки и недобро прищуривается.
-- Теперь ты заявляешься без предупреждения и спрашиваешь: "как твои успехи, дорогой Кроули?" -- смочив горло, я фыркаю. -- Тебе как ответить: честно или вежливо?
Богиня вскидывает точеный подбородок.
-- Ты забываешься, Кроули.
Свет внезапно меркнет.
Пропадают звуки.
Запахи.
Из руки исчезает бутылка вина.
Исчезает сама рука.
Исчезает тело.
Вокруг только бесцветная беззвучная пустота. И я в ней, сжатый до размеров крошечной точки, частицы от частиц. Атома, как подсказывает память Гоголя.
Чем-то напоминает бестелесное бытие.
Однажды до меня добрались, но отнюдь не инквизиторы Ордена, а собственные собратья по Ковену. Они уничтожили мое тело и развеяли прах. Я мог вернуться обратно из любой мельчайшей частицы, но сознательно откладывал этот процесс ради небольшой передышки.
Нынешнее состояние чем-то похоже на ту пору. Но различия критичны.
Я слеп не потому, что у меня нет глаз. И тело я не чувствую не потому, что оно пропало.
Мой гримуар Ворона, самую мою жизнь поглощает ожившая первобытная стихия. До меня доносится ее зловещий шепот, голодное урчание и клацанье тысяч пастей темных тварей.
Наваждение спадает так же внезапно, как и наступает.
Руки дрожат, тело мокрое от пота, сжатое сердце отказывается разжиматься. Подо мной лужа крови… нет, вина из оброненной бутылки.
Я стою на четвереньках перед Богиней Смерти и Тьмы и пытаюсь отдышаться.
-- Мы заключили договор, Кроули, -- говорит Мара. -- Я одолжила тебе свою силу и дала вещь своей дочери. У тебя есть все, чтобы найти моих драгоценных девочек, но вместо этого ты хлещешь вино и развлекаешься с местными шлюхами!
Бледная Богиня хватает меня за волосы и заставляет посмотреть ей в глаза. Две черные бездны, которые запросто лишат тебя жизни.
Мою душу начинает засасывать, она проваливается туда, откуда нет обратно хода. Она испуганно визжит и цепляется за тщедушную тушку Гоголя.
Моей воли едва хватает защитить свою душу.
-- Любезностями обменялись, -- усмехаюсь я в лицо богине. -- Теперь можно и делом заняться, не находишь?
Мара еще некоторое время сверлит меня взглядом. Наконец до нее доходит, что на меня не работают ее фокусы. Она фыркает, отпускает мои волосы и с королевским видом усаживает свою божественную задница на кресло, как на трон.