Патриарх Романовых, лысый, с седой бородой, опирается на стол из красного дерева и соединяет кончики пальцев. Он смотрит сквозь смартфон с записью допроса, сквозь стол и, кажется, сквозь время.
Романов-младший трогает шрамы-точки вокруг рта и тут же отрывает руку. Врач рода сказал, что эти унизительные уродские шрамы сойдут, но нужно время.
Патриарх кивает своим мыслям:
-- Он жив.
-- Позвольте, Александр Николаевич, -- подает учтивый голос глава гвардии. -- Эта троица могла видеть кого-то похожего, на Григория Гоголя. Ночь, кладбище, работа специфичная. Тут и у видавших виды воображение разыграется. К тому же, могилу-то они так и не раскопали. Потому утверждать сейчас преждевременно.
Романов-старший указывает пальцем на запись, затем на сына и говорит:
-- Сначала кого-то похожего на Гоголя видят на кладбище. Этот человек даже фактически подтверждает, что он Григорий Гоголь. А спустя пару часов помолвку моего сына срывает призрак Гоголя. Я один вижу здесь связь, Семен?
Начальник гвардии молчит.
-- Как насчет закончить начатое? -- предлагает Романов-младший. -- Нам в любом случае нужно тело Гоголя. Заодно и проверим, правда ли он воскрес, или это все-таки…
Юноша сглатывает ком в горле, но так и не заканчивает. То, что он видел, что он испытал в поместье Гоголей, было чистым безумием. Как такое мог сотворить человек? Пусть и одаренный. Никто никогда не слышал, чтобы Гоголи владели такой страшной силой…
Романов-младший не замечает, как пальцы снова щупают шрамы.
Глава гвардии выжидающе смотрит на хозяина.
Высокий лоб патриарха Романовых морщится, он делает жест рукой:
-- Опасно. Жандармы могли приставить к его могиле наблюдение.
-- Тогда здесь уже был бы Тайный Приказ, -- замечает Семен.
-- С ними ни в чем нельзя быть уверенным, -- вздыхает князь. -- Семен, поставь наблюдение за поместьем Гоголей. Пускай докладывают о…
-- С этим могут возникнуть проблемы, -- перебивает Николай. -- Вряд ли они все еще в усадьбе… и вряд ли появятся там в ближайшее время…
Патриарх хмурится.
-- Мой слуга… я дал ему денег, чтобы он уплатил за городские счета Гоголей. Но он немного задержался…
-- Задержался? Где?
-- В кабаке.
Романов-младший кашляет в кулак и отворачивается. Но это не спасает от ощущения, будто отец вот-вот прожжет в нем дыру.
Наконец Романов-старший отмахивается:
-- Я так же ошибался. Семен, все равно пошли пару человек. Пусть наблюдают, но не трогают. Один раз мы уже тронули и пока ничего хорошего не видно.
-- Отец! Но нам ведь нужен Гоголь! Желательно, мертвый! Без него мы…
Князь властным жестом заставляет сына замолчать. Его тон не терпит возражений:
-- Пока Гоголь молчит, он неопасен. Разобраться с ним мы можем в любой момент. На носу прием у Зиминых. На нем нам и нужно собрать все внимание.
Патриарх жестом отпускает главу гвардии.
Князь пристально смотрит на сына. В вычурном, блестящем кабинете повисает неловкая тишина.
Николай шевелится, диван скрипит. Княжич протяжно выдыхает:
-- Пу-пу-пу… интересно, если Гоголь жив, то придет ли на прием у Зиминых? Все-таки праздник в честь его невесты…
Романов-старший не замечает реплик сына. Он хмыкает:
-- Призрак? Ты серьезно поверил?
Николай кашляет в кулак, делая вид, что не услышал вопроса.
***
-- Контакт не отвечает или находится вне зоны действия связи.
Пока гримуар пытается связаться с Марой, я успеваю и ванну принять и переодеться. Теперь на мне шелковый халат с золотой вышивкой "ЦГ" и меховые тапочки.
Бархатный гроб сменяется на бархатную постель, но лучше мне не становится. Интересно, почему?
-- Совет пользователю: сделайте вдох, выдох и задержите...
Я хватаю висевший в воздухе гримуар и со всей дури швыряю в стену. Тени едва успевают поймать его. Хотя я сомневаюсь, что Божественной книге заклинаний можно так просто навредить. В отличие от моего родимого.
-- Мара, canis fellatrix! -- вырывается что-то из Григорьевского арсенала.
Рука судорожно приглаживает волосы, а старческое сердце угрожает встать в любой момент. И каркал я на то, что тело молодое!
— Отобрала мой гримуар, всучила бракованный, пригрозила забытием, отправила вороны не весть куда непонятно зачем, а теперь прикидывается валенком! — рычал я от негодования и, самую малость, краюшечку, капельку, от страха.
Здесь стоит пояснить. Кто-нибудь сказал бы: Кроули, тебе же почти тысяча лет! Ты уже пожил, так почему упорно держишься за бренный мир?