– Хочешь заработать? – спросил Джей.
– А что нужно делать?
– Мы живем здесь недалеко. Если присоединишься к нам на вечер, то сможешь помыться, поесть...
– Как насчет денег?
Он говорил быстро, почти безжизненно. Так говорят все наркоманы. Я кое-что знаю о молодых уличных наркоманах: за наличные они сделают что угодно, но им нужно четко знать, сколько им заплатят.
– Ну... – Джей изобразил задумчивость. – Я дам тебе сотню за вечер.
В глазах парня сверкнуло ликование.
– Меня устроит. Только нужно сначала повидать одного друга.
Джей раздраженно поднял бровь:
– Мы не собираемся ждать, пока ты ширнешься. Слушай, неделю назад я повредил спину, и у меня с тех пор остался морфий. Тебе пойдет?
– Морфий? – Парень выпрямился. – Какой морфий?
– Таблетки в полграна, – пожал плечами Джей. – Я их почти не пил. Думаю, осталось десять-двенадцать.
– Да, это приведет меня в чувство.
Он с трудом поднялся на ноги, вскинув на плечо грязный мешок. Парень оказался выше, чем я ожидал, и до слез худой: интересно, найдется ли мясо на этих голых костях.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Здесь меня называют Пташка.
– Кто тебя так называет?
– Да всякие мудаки, которым делать не хрен.
Не совсем соответствует нашему вкусу, но Джей оценил ироничный ответ, как и я.
Вернувшись к дому, Джей нажал пару кнопок на панели сигнализации, и ворота открылись. Настроенные на движение датчики автоматически залили двор мягким светом. Пташка несмело шагнул внутрь, словно знал, что идет на смерть, но не придавал этому значения. Рыжие волосы свисали до лопаток, перепутанные и издерганные. Я подумал, каким красивым он мог бы быть в каком-нибудь параллельном пространстве. Но тотчас начал узревать его красу и в нашем.
Полчаса спустя я лежал на краю кровати, уставившись в бессознательное лицо Пташки. У Джея действительно был морфий от боли в спине, которую он надорвал, перенося в рабский барак большой холодильник. Мы наблюдали, как парень приготовил дозу и загнал ее в вену своей же иглой. У нас одновременно участилось дыхание, когда в прозрачный раствор попала кровь. Как только холодные глаза моргнули и закрылись, Джей растянул Пташке руки и приковал костлявые запястья к кровати. Парень что-то слабо пробурчал в знак протеста. Я расстегнул его штаны и спустил их до колен.
Вскоре мы раздели его донага, привязали ноги за лодыжки ремнями из бараньей кожи, что показалось мне слегка смешным. Я целовал его соски, ребра, вогнутый живот. Когда я начал сосать его член, он тотчас встал и остался напряженным до конца. Мне это всегда нравилось в юных наркоманах. От Пташки исходил резкий запах пота, пусть зловонный, зато человеческий.
– Мне нравятся ребята на героине, – прошептал Джей. – Пока они молоды и не слишком истощены, у их плоти имбирный привкус.
– А как насчет риска?
– ВИЧ? Если он найдет меня, то я приму его с благословением. Может, он уже во мне. Если так, добро пожаловать.
Джей перегнулся через распростертое тело и поцеловал меня, скользнув языком глубоко в мой рот, обхватил ладонью шею. Меня удивило его отношение к СПИДу, но спорить я не стал, в конце концов, мне еще никогда не было так хорошо.
Пташка застонал. Мы взглянули на него. Веки трепетали, язык облизывал шершавые губы. Я поднес к нему бутыль рома со стола, и он с благодарностью впился в горлышко.
– Воткни ее поглубже в глотку, – предложил Джей. – А потом разобьем ее.
Я пропустил реплику мимо ушей, приподнял Пташку за худые плечи, словно баюкая малыша. Губы Джея едва коснулись моей головы в коротком заботливом поцелуе, затем он встал с кровати. Я погрузился в аромат послушного тела, которое было в моем полном распоряжении.
Хотя Пташка стал податлив не из-за сексуального желания, а из-за сильного наркотика, его состояние вызвало у меня ностальгию. Как вы помните, мои последние две жертвы, ассистент Уорнинг и бедный Сэм, боролись за жизнь, истекали в муках кровью. (Доктора Драммона я не беру в расчет: это не тот человек, которого я выбрал бы сам, и его смерть наступила беспрепятственно скучно.) Теперь передо мной лежал грязный красивый мальчик, недвижно ожидая ножа. Это напомнило мне о прошлом.
Я пронесся обратно до своего первого раза. Мне тогда было семнадцать, и я был робким прыщавым юношей, который как-то втерся в компанию панков, пышущих тестостероном и повстанческим духом. Мы с одним мальчишкой проникли в заброшенное офисное здание, уже не помню, что мы там искали. Он сказал, что сделает все, что я попрошу, и я приказал ему встать передо мной на колени, а потом ударил его кирпичом и положил на письменный стол. Мне было даже приятно, когда его вырвало на запыленную крышку стола. Из него к тому моменту уже вытекло немало спермы и крови, и разные жидкости перемешались на стекле. Я испачкал в них руки, намазал себе грудь и потом вниз, к скользкому сочленению моего пениса и его заднего прохода. Хотя я уже практически убил его, у меня не могло возникнуть мысли, что он тоже умудрится убить меня, месяцы или даже годы спустя, в более жестком свете другого десятилетия. Стоял 1977 год, Сид Вишес был еще жив, и никто не боялся флюидов чужого тела. Из них рвота ценилась меньше всего, но, насмотревшись, как наши жалкие герои режут себе вены, сморкаются соплями, испражняются у всех на виду, уже не огорчаешься безобидной струе желчи, вытекающей изо рта любовника. В конце концов, музыканты блевали прямо со сцены, чтобы показать свое презрение нам, их почитателям. А презрение, несомненно, лучший способ выразить любовь.
Джей подкрался сзади, погладил меня вдоль позвоночника, вложил в руку что-то гладкое и холодное. Я поднял голову с груди юноши. Оказалось, что я держу охотничий нож с удобной рукояткой и зазубренным лезвием в полных восемь дюймов длиной.
– Он принадлежал моему прапрадеду, – сказал Джей.
– Я люблю тебя, Джей.
– Не могу сказать того же. Если бы я тебя любил, мы были бы скорей всего оба мертвы. Но я знаю тебя, Эндрю, такого я еще никому не говорил.
– Я тоже тебя знаю. Джей задрожал.
– Давай же. Сделай это как тебе нравится, но прямо сейчас. Я хочу видеть, как он умирает.
Я приложил кончик ножа к горлу парня, к сочленению ключиц. Он был столь острым, что проткнул кожу от легкого нажатия. Вышла бусина крови, очень темная на пергаментно-бледном фоне, затем перекатилась через косточку и полосой стекла по левой груди.
Я всегда смеюсь над писателями, которые используют фразу «что-то переломилось внутри него» в качестве прелюдии к акту насилия. Единственный раз во мне что-то переломилось, когда я принял решение покинуть тюрьму, сиюминутное облегчение пришло ко мне так резко, словно щелкнули прутья, которые сковывали сердце годами. Однако когда я увидел первую каплю крови – всегда, когда я видел первую каплю, – во мне что-то таяло. Будто стена из земли размякла и поплыла под сильным дождем, будто раскололась глыба льда и хлынула свободная река.
Нож рассек кожу и мышцы, опускаясь в грудину. Достигнув углубления между ребер, он вонзился в тело. Не было ни сопротивления, ни агонии, привязанный Пташка лежал недвижно, позволяя вскрывать себя, как рождественский подарок. Я отодвинул в сторону его твердый член, когда лезвие уткнулось в лобковую кость. Тело оставалось цельным, несмотря на узкую красную ленту, что протянулась от горла до промежности. Вдруг рана раскрылась, словно цветок, обнажив свое содержимое: изобилие редких флюидов и зловонных алых драгоценностей... Гробница болезни.
Время замедлило ход, когда мы уставились на зияющую полость. Я не мог коснуться ее. Наконец Джей взялся за края и раздвинул их. Стали лучше видны узловатые пузырьки и завитки ткани, проистекавшие из органов, из самого мяса. Они были везде, словно какие-то зловещие грибы, вызывающе белые на фоне красной и розовой плоти.