— Быть готовым к объяснению магов — очень трудное достижение, — сказал он. — Оно не должно быть таковым, но все мы цепляемся за индульгирование в наших привычных взглядах на мир. Все это черты, которые не кажутся угрожающими, но до тех пор, пока вы настаиваете на их использовании, ваши пузыри восприятия еще не очищены и объяснение магов не будет иметь смысла.
Он засмеялся и хлопнул себя по ляжкам.
— Первое упражнение, которое Хенаро хотел показать вам прошлой ночью — как маги используют нагваль, — продолжал он. — Нет возможности подобраться к объяснению магов, если по своей воле не используешь нагваль или, скорее, по собственной воле не используешь тональ для того, чтобы твои действия в нагвале обрели смысл. Еще один способ объяснить все это — это сказать, что внимание тоналя должно превалировать, если собираешься использовать нагваль так, как это делают маги.
Я сказал ему, что вижу противоречие в его утверждениях. С одной стороны, два дня назад он дал мне невероятнейшее объяснение своих поразительных действий в течение ряда лет, действий, нацеленных на изменение моей картины мира. А теперь он хочет, чтобы эта самая картина превалировала.
— Одно к другому не относится, — сказал он. — Порядок в нашем восприятии является исключительно царством тоналя. Только там наши действия могут иметь последовательность, только там они являются лесенкой, на которой можно считать ступеньки. В нагвале ничего подобного нет. Поэтому картина тоналя — это инструмент. Но он не только лучший инструмент но и единственный, который мы имеем.
Прошлой ночью пузырь твоего восприятия раскрылся и его крылья развернулись. Больше мне нечего сказать об этом. Невозможно объяснить, что с тобой произошло, Я не пытаюсь, и тебе не советую. Достаточно сказать, что крылья твоего восприятия были созданы для осознания твоей целостности. Прошлой ночью ты вновь и вновь двигался между нагвалем и тоналем. Тебя швыряли дважды для того, чтобы не осталось возможности ошибок. Второй раз ты испытал полный удар путешествия в неизвестное. И тогда твое восприятие развернуло свои крылья. Что-то внутри тебя поняло свою истинную природу. Ты — пучок.
Это объяснение магов. Нагваль невыразим. Все возможные ощущения, и существа, и личности плавают в нем, как баржи — мирно, неизменно, всегда. Это идея жизни связывает их вместе. Ты сам обнаружил это прошлой ночью. То же с Паблито. И то же было с Хенаро, когда он впервые путешествовал в неизвестное, и со мной. Когда клей жизни связывает все эти чувства воедино, возникает существо, теряющее ощущение своей истинной природы, ослепленное суетой и сиянием места, где оно оказалось — тоналем. Тональ— это то, где существует всякий объединенный организм. Существо впрыскивается в тональ, как только сила жизни связывает все необходимые ощущения. Я однажды говорил тебе, что тональ начинается с рождения и кончается смертью. Я говорил это потому, что знаю: как только сила жизни оставляет тело, все эти единые сознавания распадаются и возвращаются назад туда, откуда они пришли — в нагваль. То, что делает воин, путешествуя в неизвестном, очень похоже на умирание, только вот его пучок единых ощущений не распадается, а лишь немного расширяется, не теряя своей целостности. В смерти, однако, они тонут глубоко и двигаются независимо, как если бы они никогда не были единым целым.
— Нет способа говорить о неизвестном, — сказал он. — Можно быть только свидетелем его. Объяснение магов гласит, что у каждого из нас есть центр, из которого можно быть свидетелем нагваля, — это воля. Поэтому воин может отправляться в нагваль и позволять своему пучку складываться и перестраиваться всевозможными способами. Я уже говорил тебе, что способ выражения нагваля — это личное дело. Я имел в виду, что от самого воина зависит направление изменения этого пучка. Исходной позицией являются человеческая форма или человеческое существо. Быть может, она нам просто всего милее. Однако есть бесчисленное количество других форм, которые может принять пучок. Я говорил тебе, что маг может принять любую форму, какую хочет. Это правда. Воин, владеющий целостностью самого себя, может перераспределить частицы своего пучка любым вообразимым способом. Сила жизни — вот что делает такие объединения возможными. Когда сила жизни иссякнет — не будет никакого способа вновь собрать пучок. Я назвал этот пучок пузырем восприятия. Я также говорил, что он упакован, закрыт накрепко, и никогда не открывается до момента нашей смерти. И все же его возможно открыть. Маги явно раскрыли этот секрет, и хотя не все они достигли целостности самих себя, но знали о возможности этого. Они знали, что пузырь открывается только тогда, когда погружаешься в нагваль. Вчера я рассказал тебе о всех тех шагах, которые ты сделал, чтобы достичь этой точки.
Он пристально посмотрел на меня, как бы ожидая замечаний или вопросов. То, что он сказал мне, было вне замечаний. Я понял, что если бы он сообщил мне все это четырнадцать лет назад, до меня это просто не дошло бы. Так же, как и в любой другой момент моего ученичества. Важным был опыт, полученный мною теперь и ставший фундаментом для объяснения,
— Я жду обычного вопроса, — сказал он, медленно выговаривая каждое слово.
— Какого вопроса? — спросил я.
— Того, который не терпится задать твоему разуму.
— Сегодня я устраняюсь от всех вопросов. У меня Действительно нет ни одного, дон Хуан.
— Это нечестно, — сказал он смеясь. — Есть особый вопрос, и мне нужно, чтобы ты его задал.
Он сказал, что если я выключу внутренний диалог хоть на мгновение, то смогу понять, что это за вопрос.
У меня появилась внезапная мысль, мгновенное озарение, и я уже знал, чего он хочет.
— "Где находилось мое тело, когда все это происходило со мной?" — выпалил я, и он схватился за живот от смеха.
— И это последняя уловка мага, — сказал он. — Скажем так: то, что я собираюсь тебе раскрыть, служит последней крупицей объяснения. До этого момента твой разум готов был принять идею, что мир не соответствует обычному описанию, и что в мире есть намного больше всего, чем способен увидеть глаз. Разум почти хочет и готов признать, что твое восприятие действительно скакало вверх и вниз по тому утесу. И какая-то часть тебя или даже весь ты прыгал на дно ущелья и осматривал глазами тоналя то, что там находится, как если бы ты спускался туда по веревке или по лестнице. Акт осмотра дна ущелья был венцом всех этих лет тренировки. Ты сделал это хорошо. Хенаро увидел кубический сантиметр шанса, бросая камень в тебя, который был на дне ущелья. Ты видел все. Мы с Хенаро поняли тогда без тени сомнения, что ты готов к броску в неизвестное. В тот миг ты не только видел, но и знал все о двойнике, о другом.
— Секрет двойника — в пузыре восприятия, который той ночью у тебя был одновременно и на вершине скалы и на дне ущелья, — сказал он. — Пучок чувств можно воспринимать здесь и там одновременно.
Он уговаривал меня подумать и вспомнить последовательность событий, которые, как он сказал, были столь обычны, что я почти забыл их. Я не мог понять, о чем он говорит. Он уговаривал меня попытаться еще.
— Подумай о своей шляпе, — сказал он, — И подумай о том, что Хенаро с ней сделал.
Я испытал потрясающий момент вспоминания. Я вспомнил, что Хенаро действительно хотел, чтобы я снял свою шляпу, потому что она все время спадала, сдуваемая ветром. Но я не хотел с ней расставаться. Просто я чувствовал себя ужасно глупо, будучи голым. То, что на мне была шляпа, которую я не имел обыкновения носить, дарило странное ощущение: я уже не был реально самим собой. А в таком случае пребывать без одежды не казалось столь уж неловким. Дон Хенаро пытался поменяться со мной, но его шляпа была слишком мала для моей головы. Он отпускал шуточки по поводу размеров моей головы и пропорций моего тела и в конце концов снял с меня шляпу и обмотал мою голову старым пончо, как тюрбаном.