Изюмка попрощался с волком и снова идет по зоопарку… Глаза у него закрываются сами собой, вокруг фонарей расплываются радужные круги с острыми белыми лучами, ноги становятся ватными, как у игрушечной обезьяны Жакони – Изюмка хочет спать.
Можно конечно свернуться клубочком на ближайшей скамейке или зарыться в опавшие листья. Он уже зарывался в них в парке и знает, что внутри кучи всегда тепло. Но если он заснет, а утром кто-нибудь пойдет и увидит его… Плохо получится. Почему плохо, Изюмка не сумел бы объяснить, но воображаемая им ситуация: он, Изюмка, спит в куче листьев, а над ним стоит человек с неопределенным лицом, – казалась ему ненужной, неудобной.
Спать хотелось все сильнее, начала болеть голова и в этой боли увязали мысли, делались тусклыми и мягкими, как серая вата, которой затыкают от мороза оконные щели. Изюмка почувствовал, что сейчас упадет прямо на дорожке и заторопился.
Длинное приземистое здание тяжело привалилось боком к кирпичному забору. Его невидимые в темноте жильцы тяжело вздыхали и сочно хрумкали чем-то сильно и вкусно пахнущим.
– Днем здесь были эти… бизоны… – с трудом вспомнил Изюмка, подошел к стене и взглянул наверх. Высоко, почти под самой крышей чернело длинное окошко, забранное редкой решеткой.
Пролезу, – решил Изюмка и, быстро перебирая руками, вскарабкался наверх по боку крайней клетки. Секунду поколебался, потом оттолкнулся руками и ногами, прыгнул и на лету вцепился в холодные влажные прутья. Подтянулся, сунул голову. Засмеялся с облегчением.
– Башка пролезла, значит, все пройдет, – сказал вслух и боком, отталкиваясь саднившими ладонями, протиснулся внутрь. Кругом была темнота и звуки. Внизу тоже. – А чего бояться-то? – сам себе сказал Изюмка и, закрыв глаза, прыгнул вниз.
Внизу было сено. Изюмка вытянулся на нем, ощутил его всем телом, вдохнул раздувшимися ноздрями, чихнул и, хотя закрывшиеся глаза уже не открывались, несколько раз взбрыкнул руками и ногами, зарылся, подпрыгнул и упал в темноту сна, блаженно улыбаясь.
Серый пришел на работу, когда не было еще и семи. С собой он часов не носил, но по тому, как удивленно глянула на него заспанная вахтерша, выдавая ключи от сектора, понял, что поспешил. Но не огорчился. Тяжелая хмарь, которая тянулась со вчерашнего вечера и которую никак нельзя было назвать сном, кончилась, и впереди был новый день, который, кто знает, вдруг да и принесет что-нибудь хорошее.
Переодевшись, он первым делом прочистил автопоилку у Борьки, который еще с вечера забивал ее сеном и до утра маялся от жажды, печально фыркая и перекатывая в челюстях вялую белесую свеклу. Потом проведал малыша-зубренка, у которого еще не было официального имени. Серый звал его Мишкой, – потому что он был бурый, косматый и неуклюжий. Мишка спал в углу на соломе, а зубриха Зоя стояла над ним и бешено косила выпуклым налитым кровью глазом.
– Давайте, давайте, пошли! – громко сказал Серый и грудью налег на ручку шибера. Дверца перегонки медленно поехала вправо. Мишка вскочил на ноги и весело закрутил поросячьим несолидным хвостиком. Задевая стены могучими плечами, Зоя медленно вплыла в перегонку. Мишка хулиганил – высоко подбрасывая зад, кругами бегал по клетке.
– Ну, пошел, пошел! – добродушно повторил Серый, прихлопывая рукавицами. – Ишь, расскакался!
До открытия зоопарка оставалось еще почти три часа, и Серый не торопился, с удовольствием наблюдал за игрой резвого звереныша. На бесцветном лице плавала неопределенная и почти бессмысленная улыбка. Тонкие серые губы изгибались отдельно друг от друга, приоткрывая время от времени темную щель, в которой не виднелись зубы. Серый улыбался, разжимая челюсти, и черный змеящийся провал в сочетании с бледно-голубыми, ничего не выражающими глазами придавал его улыбающемуся лицу жутковатое и неприятное выражение.
Наконец утомившийся Мишка влетел под брюхо громко фыркнувшей Зои. Серый задвинул шибер и принялся за уборку. Сгреб лопатой навоз, вывез на тачке, ковырнул сапогом подстилку.
– Вот ведь, ироды, – пробормотал он себе под нос. – Третьего дня только все менял, а уже будто и с гнилью, – вздохнул и насадил на вилы влажное, преловатое сено…
По пути с навозного дворика, куда вываливали груженые тачки сразу три сектора, заглянул в кладовую, где хранилось сено.
– Зараз возьму кипу, – вслух сказал Серый. – Что останется, Борьке пойдет. – он шагнул в ароматную полутьму, примерился к откатившемуся брикету… и замер.
Поверх штабеля, на рассыпавшемся сене спал мальчик лет десяти.
– От это да! – негромко сказал Серый и подошел поближе, чтобы разглядеть незваного гостя.
Мальчик лежал, раскинув руки, и тихо сопел.