Примерился уже спрыгнуть наземь, но девка метнулась к нему и вцепилась в рубашку. Мухоморы так и покатились с подоконника на пол.
– А точно присмотришь?
Рьян взял ведьму за горячие пальцы и пообещал:
– Зубы выбью тому, кто обидеть помыслит.
Глава 5
Девичьи радости
Дочь леса и подумать не смела, чтобы матушку ослушаться! Нет, за нею не следили, за ногу к избе не привязывали. Но раз, загулявшись в роще, она застала Зорку напуганной и заплаканной: та решила, что увели кровиночку злые люди. Тогда-то матушка и рассказала, что от больших селений не жди добра, что ведьм не слишком-то жалуют, пока помощь не понадобится, что всякий обидеть может. Йага не верила. Она-то видела, как славно девки водят по березнячку танки́[2], как малые дети играют, как милуются возлюбленные, прячась от чужих глаз. Но видела она также и охотников, ставящих капканы, и озленных теток, умоляющих ведьму дать такое средство, чтобы недруг дух испустил. И пообещала из лесу не выходить. Глупая была, юная совсем… А давши слово – держи. И далее чем до опушки Йага не забредала ни разу.
Но вот пришел этот рыжий, и забылся зарок. И вот уже, ругая себя последними словами, Йага че сала спутанные волосы, искала тулупчик, завязывала покрасивше фартук. Право, ну с ним же лучше, чем одной! А любопытство из года в год меньше не становится…
Поначалу шло гладко. Оставались позади знакомые елки, желали доброго пути осины, кланялись голые березки. Но едва чаща начала редеть, дочь леса повернула вспять.
– Нет, все ж я лучше ворочусь… Матушка напугается…
– Матушки вечно пугаются, что ж теперь, вечно у них под юбками сидеть?
– Расстроится…
– Для того детей и рожают, им положено матерей расстраивать.
Йага позволила взять себя под руку и повести дальше, но через версту вновь остановилась.
– Нет, нехорошо. Давай мы до опушки только, и будет.
– До опушки дойдем, а там сама скажешь, – пообещал Рьян.
– А носят такие фартуки в городе-то?
Фартук и в самом деле был диковинный. Черный, с алой нарядной вышивкой. Да только руны на нем были не те, что знакомы каждому срединнику сызмальства, а какие-то странные, самую малость с буквицами схожие. Но грамотных тут днем с огнем не сыщешь, так что примут за обычный узор. Да что фартук! На него и глядеть никто не станет, когда у девки, на которую он надеван, в волосы вплетены перья да бусины, когда рукава рубахи широки, ровно крылья птичьи, а тулупчик, наброшенный на плечи, не прячет ни смородинового сарафана, ни стати лесной госпожи.
– В городе – нет, а у вас носят, – отрезал северянин, походя запахивая тулуп на девке. Нечего…
Рьяну смешно было, когда селение звали городом. Звалось оно Чернобором, видно, потому, что с одной стороны сразу за ним начинался непроходимый лес, где и жили ведьмы. И впрямь было крупным: не всякого соседа по имени знаешь. Но чтоб город… Знавал Рьян города, знавал, как бывает, когда на ярмарках не протолкнуться. Такие города отгораживались от пустырей высокими каменными стенами, а не деревянным плетнем, как здесь. В таких городах детей грамоте учат, монеты свои чеканят, законы пишут собственные. А Чернобор что? Тьфу! Плюнуть и растереть!
Но Йага всего этого не знала. Йага робела от предстоящего, страшилась и с тем вместе страстно желала наконец поглядеть, как живут люди в селении, которого так не любила матушка Зорка.
Рощицу она еще прошла спокойно, но на опушке встала как вкопанная. Молодец не упорствовал. Уселся на траву, подставил бледное лицо солнцу. Осеннее светило играло на его золотых серьгах, гладило рыжие кудри.
– Ну что, обратно?
Она прислонила ко лбу козырек ладони. В прозрачном холодном воздухе далеко было видать, аж до самой селянской стены. Ворота были распахнуты, туда-сюда сновали маленькие точки на ножках. А там, за стеной, поднимался к небу ровными столбиками дымок. Ветер донес петушиный крик, и от него внутри что-то перевернулось.
– Матушке донесешь, волков на тебя натравлю! – пообещала ведьма, и только тем, кто хорошо знал дочь леса, стало бы ясно: не шутит.
Рыжий легко согласился:
– Да хоть белок!
Плавно перетек на ноги, стиснул руку Йаги своей и пошел с холма вниз. И, кабы не держал ее крепко, ведьма точно стремглав кинулась бы назад, до того сердечко трепетало!
По утоптанной широкой дороге шагать было странно: не пружинил мягкий мох, не ловили за щиколотки травы. Да и попутчики странные. Шумят, песни горланят. В лесу такой гомон только весной стоит. Йага с любопытством рассматривала всех, кто входил в ворота, кто выходил. Иные на лошадях ехали, и колдовка нутром чуяла усталую гордость животных. Она ждала, что их со Рьяном остановят, спросят, кто такие, но никому до путников дела не было. Идут себе и идут, не мешают же никому.