– Нет, спасибо…
Своих денег у Йаги отродясь не водилось, а брать из матушкиного сундука она нипочем бы не стала. Поэтому могла только любоваться. Но Рьян подтянул ее поближе:
– Выбирай. Отдарок тебе будет.
Выбирать?! Вот прямо так?!
– За что отдарок-то?
– Ну как? Ты ж диво какая мастерица у печи, – приподнял брови молодец. – А мне за твое мастерство отплатить надобно.
Такое ведьма понимала. И правда, ее чародейство рыжего от утопницы спасло. Можно и принять бла годарность. Она осторожно коснулась мизинцем самого махонького невзрачного колечка, но Рьян на него и не взглянул. Цокнул языком и взял серьги с алыми каменьями.
– На.
Йага рот разинула. Дорогие же наверняка – вон как сверкают! Она на них не наколдовала!
Торговка же свою выгоду быстрее всех смекнула:
– Ах, как хороша в них девка будет! В целом свете другой такой чаровницы не сыскать! За эдакую драгоценность никаких денег не жалко! Пять серебрух!
Ждала, верно, что торг начнется. Кто ж за стекляшки серебром платит? Сама она за них медь отдала, так что на рынке две серебрухи – красная цена. Но Рьян молча развязал кошель и отсчитал монеты. Соседки купчихи загомонили, подзывая парочку к себе: такой покупатель щедрый! Но рыжий их не слушал, ведь уже купил, за чем пришел. Отныне за ним долга перед ведьмой нету.
– Как же, – опешила Йага, – откуда деньги-то? Ты же в лохмотьях к нам приходил!
– Заработал, – процедил Рьян.
Гордости в том было немного, но и стыдиться нечего. А о том, что потраченные серебрухи – это и все, что удалось скопить, колдовке знать не след.
Торговки обступили их, пихали в лица обрезы ткани, очелья, рубахи… Не вырваться из такого окружения! Хуже волков голодных! А Йага стояла растерянная, держала в чашечках ладоней серьги с алыми каменьями и счастью своему не верила! Но счастье, как водится, надолго в одном месте не задерживается. Мигом мудрые боги отправляют его к кому-то другому. Вспорхнуло невесомое наважде ние и на этот раз, растворяясь в голубом небе. А теснящихся баб грозным криком распугал возница.
В селении все ходили пешком. Некуда так спешить было, чтобы седлать коня. Но один гордец нашелся: ехал не просто на лошадях, а сразу на тройке, с трудом умещающейся на улочке. Оглобли то и дело чиркали по стенам домов. Хомуты ярко выкрашены, расписаны дорогой краской, колокольчики привешены, чтоб издали слыхали – важный человек едет! Однако ж нерасторопные все равно были. Возница то и дело освистывал зазевавшихся прохожих, угрожающе щелкал кнутом. Кинулись врассыпную и торговки, одна Йага не двинулась с места.
А наперерез тройке выскочил малец-лоточник. Пряники посыпались с поддона, превратились в крошево, лошади забили копытами, суровый возница едва удержал их. Свистнул хлыст, малец закричал…
– Уби-и-и-ил! – завизжали бабы, особливо те, что стояли подальше и не застали произошедшего.
Йага же, не думая, подскочила к лоточнику. Тот лежал ни жив ни мертв, закатив глаза. Но ведьма сразу поняла – с испугу, а не от боли. Хлыст ударил рядом, всего-навсего отгоняя лопоухого, но тот на всякий случай уже успел со светом проститься и стонал как умирающий.
– Выживешь! – весело пообещала ему Йага и поцеловала в лоб для убедительности.
Малец разом сел. С такой наградой взаправду умирать грешно!
Но ведьма на второй поцелуй размениваться не стала. Она припустила за повозкой и грозно гаркнула:
– Ты что же это, скотина, делаешь?!
Прежде дочь леса ни на кого не кричала. Не ругалась и подавно. С кем ссориться, когда все звери друзья? Но тут злость вскипела в ней подобно бурлящему на огне отвару.
– Стой, кому сказала! Стой!
Возница, а тем паче тот, что ехал в повозке, укрывшись меховым, не по погоде, одеялом, и не обернулись. А Йага, вне себя от ярости, помчалась следом. Выбежала она на площадь, в которую упиралась деревянная мостовая, – тулупчик расстегнут, грудь высоко вздымается, волосы растрепаны. И глаза… Глазища желтые сверкают по-звериному! Невольно Щура в защитники призовешь!
Ведьма схватила главную лошадь за сбрую, и та, хоть прежде слыла на диво норовистой с чужими, послушно встала. Возница замахнулся плетью:
– Куда лезешь, дура?
– Я куда лезу?! А разве не ты добрых людей мало не задавил! Кто тебе такое право дал, отвечай!
– Пошла вон, оборванка! Да батюшка Боров всего города кормилец, Посадников побратим! Нашла на кого вякать!
Имена, как известно, никому зазря не дают. Не зазря получил его и тот, кто сидел в повозке. Он поднялся, и иначе как Боровом никто его назвать не решился бы. Толстощекий, лоснящийся, с туго натянувшим камзол пузом. Он не спеша вытащил из кошеля гребешок и пригладил им редкие волоски на плешивой башке. Убрал на место и тогда только заговорил: