Уперевшись одной рукой в стену, а в другой держа мой пакет с шерстью, стояла Леля. Ну и имечко. Она постаралась придать себе хабалистый вид. Хотя ей и не нужно было.
– Тебя убирать за собой не учили?
Можно было представить себе любое развитие этого события. Надо же было забыть этот чертов пакет! Я мог не открывать и крикнуть, чтобы отвалила. Я мог выхватить из ее рук пакет и хлопнуть дверью. Я мог притвориться мертвым. Но я открыл и молча смотрел на эту надутую во всех местах девицу. Она называла меня неотесанным дикарем, говорила, что таким, как я, нужно жить в лесу, а лучше вообще не жить. Она все говорила и говорила, матерный накал всё рос. С лексики базарной бабы до блатного жаргона она перешла так резко, что у меня закружилась голова. Татуированная змея на груди таращила на меня свои желтые глаза. Почти уверен, что на спине купола. В ее голове творилось невероятное. Я не мог не смотреть.
Где же Верховской, когда он так нужен? Хотя бы строчку! «Ледяная пустыня, белый край, почерневшие пальцы, тюлений жир», тюлень, тюлененок, черные бусинки глаз… Черт!
Никаких куполов на спине.
Если бы изобрели машину времени, я бы отмотал на момент, когда она постучала в дверь моей спальни. Я бы не открыл. Нет. Лучше на вечер, когда я выбросил маску, или день, когда решил появиться на свет. Тут я склонен согласиться с теорией, что души сами выбирают воплощение. Хотя это противоречит легенде об изгнании нуоли на Землю. Я бы договорился со Всем Сущим, что лучше отработаю дворником в аду или тем, кто подтирает задницу Теду Банди или Чикатило. Едва ли это хуже тех четырех дней сожаления, которые я провел в квартире в ожидании новой маски. Я избегал Толика и боялся оставаться наедине с этой чокнутой. Я молился, чтобы Толик ее выгнал, но он отчего-то повел себя не как Толя Пушка. Он влюбился. Ради Всего Сущего, пусть она исчезнет. И пусть Толику не будет больно.
Я почти не выходил из комнаты. Только когда был уверен, что я один. Я пробирался в ванную или на кухню, чтобы заварить термос с чаем и вернуться к себе. В пятницу мне позвонил Игорь узнать, когда я выхожу. И тут я вспомнил, что так и не ответил на сообщение Натали. Конечно, я думал о ней, но мне казалось, что думать о ней теперь неправильно. Звонок Игоря вырвал меня из реальности, в которой я не выбросил маску, не спустил все накопления на новую, не встретил Натали, не предал лучшего из людей.
В понедельник я наконец надел убогую временную маску и вышел из дома. Позвонил маме и сказал, что у меня все хорошо. Она мало говорила, но я не стал выяснять, в чем причина. Потом. Когда надену свою маску, мне сразу полегчает. Мне полегчает оттого, что я перестану походить на Терри Савчука. И может, перестану совершать необдуманные поступки.
Я шел пешком, потому что был уверен, что набрал пару кило в затворничестве. Или десять. Никогда не понимал восхищения Толика старым центром, этими обветшалыми зданиями, покосившимися балконами, обшарпанными дверями, жарой. Когда Толик переехал в Ростов, я учился на втором курсе. Мы подружились, готовясь к дурацкому рэп-баттлу среди школ. Десятиклассник из шестой гимназии и восьмиклассник из первой школы. Мы оба вылетели во втором раунде. Нам не удалось подиссить друг друга, поэтому мы подружились. Мой кореш Серега считал баттлы убийством репутации, а Толик относился уже тогда ко всему философски. Для него любой провал был возможностью научиться новому. Как бы мне хотелось относиться к жизни так же.
В МФЦ схема повторилась. Женщина в парике отчего-то рассмеялась, хотя я даже не пытался шутить. Выдала листок, квитанцию и чек. Гарантия три года. Все честно. Чтобы накопить на такую маску, мне потребовалось три года. Я представил, как через три года все снова повторится. Я выброшу маску, приду за новой, женщина в парике пошутит: «Вы к нам уже как на работу» или «Вы у нас прописались». Направит к психиатру, чтобы исключить психические проблемы. Психиатр взглянет на меня грустно и выпишет справку: «На учете не состоит».
В подвале, как и в прошлый раз, никого не было. Я сел напротив двери с мигающей надписью «Не входить» и сделал селфи. На память для потомков, или биографов, или Следственного комитета.
Дверь, как и в прошлый раз, отворилась, и создатель масок, прищурившись (он мог щуриться, у него отличная маска), позвал меня. В кабинете было еще холоднее и еще накуреннее. Висел такой плотный туман, будто я оказался на концерте восьмидесятых.