редаться сетованиям, но взглянув на Розину, поняла, что они бесполезны. Девочка погрузилась в свои мысли, а Розина поспешила уйти, шелестя фланелевым платьем Жаклина, оставшись наедине со своими мыслями, принялась раздумывать над тем, что произошло. Воспоминания и образы в ее голове расплывались , но подчеркнуто явно, словно выжженные огнем, стояли слова незнакомца «Прошу верьте мне. Верьте.» Они имели настолько навязчивую природу, что каакие-бы думы в данный момент не имели место в голове, слова эти уже восседали в ней во всей своей непогрешимой действительности. Она отгоняла их, как бесплотное видение, она вопрошала себя, что они могли значить и почему так запомнились ей, она негодовала по поводу их настырности. Минуло несколько дней, полных спокойствия и бездействия, в какой-то степени обрадовавших тем самым Жаклину, учитывая, что пищи для ее пытливого ума имелось предостаточно, обилие ее заменяло собой все иные желания. Таким образом, по своей воле и иногда даже не по своей мыслями возвращалась она к тому образу, который стал неотъемлемой частью ее судьбы. Более всего ее пугало то, что она до сих пор не знает, кто этот человек, почему он так ревностно сохраняет свое инкогнито и зачем она понадобилась ему. Девочка передумала все возможные варианты, но по природе своей они были так нелепы, что здесь их нет смысла описывать. Лишь один вариант, который она могла предположить, казался ей наиболее правдоподобным и вместе с тем опасным для нее. «Неужели жизнь доставляет ему столько скуки, что он решил получить удовольствие таким медленным извращенным путем, желая постепенно погубить меня?»- вопрошала самое себя Жаклина. «Наблюдая как я сама, по доброй воле иду в его сети, так, чтобы потом не в чем было упрекнуть себя и возложить все грехи самовольства на меня, он решил довести свои зверства до самого предела торжества»- думала Жаклина, сама ужасаясь своим догадкам. Но все же, несмотря на все ее опасения, душа ее, будучи по природе своей робкой и возвышенной уже впитала в себя первые порывы благородных деяний и дала плоды в виде легкой и более того приятной доверчивости, которая колыхалась в сердце Жаклины теплым уютным огоньком. Девочка опасалась этого ощущения, сетуя на то, что вот он первый шаг к ее погибели, но все же не могла ничего поделать с собой. Хотя ощущения эти и грели ей душу, восстанавливали из руин, то, что так варварски разрушалось другими, рождали в ней робкие ростки надежды и более того, позволяли мечтать, но тем мучительней оказался бы факт их фальсификации, а точнее мучительным было то, что они заводили далеко, но при этом ничего не обещали. Как больно и жестоко мог расшибиться о землю зла и эгоизма тот, кто в своих иллюзорных надеждах, парящих на крыльях еще более иллюзорных устремлений, неожиданно лишался и того и другого, залетев при этом в заоблачные дали. Жаклина с боязнью и отвращением спрашивала себя о том, может ли он принимать участие в тех вакханалиях, которые практикуются высшим классом? Воздает ли он должное учению гедонистов? И более того делил ли он ложе с ее матерью? Здесь, слова, когда-то услышанные ею, таким же циничным и развращенным человеком не давали ей покоя. Подобные адскому воинству, они восставали в ее памяти, сжигая все, что могло бы хоть немного считаться благородным и давать надежду на лучшее. Они стискивали сердце Жаклины раскаленными цепями и пыхали кузнечными мехами, полными затхлого зловония безысходности. Если бы ответ на эти вопросы был утвердительным, тогда саван глубокой тайны спал бы с его намерений и они сделались очевидными. У девочки сжималось сердце от таких догадок и она предпочитала не думать об этом или хотя бы стараться найти успокоение в других более отрадных догадках. В конце концов парад бесконечных дум настолько утомил и измотал Жаклину, что воспаленный мозг ее, грозил вот-вот наказать свою владелицу хронической головной болью или даже умопомешательством. Итак, дабы вырваться из такого заколдованного круга Жаклина решила, во что бы то ни стало, любым способом выведать тайну маски. Она уже готовила себя к тому, что ей вновь придется лицезреть ужасные зрелища оргий. Она силилась побороть страх взрощенный в ней постоянными запретами, смелость ей нужна была в данном случае гораздо больше: смелость выйти из комнаты, и сделать то, что потребуется для раскрытия тайны, смелость наблюдать за тем, что глубоко пугало ее и вызывало в ее душе сильное отвращение. В конце концов, она успокаивала себя тем доводом, что итог ее мучительных предприятий полностью заполнит ту зияющую пустоту незнания, в котором она прибывает и позволит наконец узнать все, что ее волновало и таким образом оградить себя от поползновений чудовища. Собравшись с мыслями, подкрепив себя ожидаемыми трофейными результатами и призвав бога себе в свидетели она стала совершать свои вылазки. Увы, те силы, какие она затрачивала на столь рискованные путешествия, катастрофически не оправдывали ее надежд. Пару раз выйдя из своей комнаты, она не застала вообще никаких компаний и торжеств. Вылазки эти стоили ей, однако, дрожи во всех суставах сразу, холодного пота, неприятно струившегося по ее спине, и в общем целом страха, который все же был неискореним и заманчиво обещал оставаться верным ее спутником в каждом таком путешествии. Вскоре, выйдя очередной раз из комнаты, девочка услышала в гостиной шум веселья и, вся трепеща, с замирающим то и дело сердечком поспешила к месту всеобщего праздника. Она лицезрела то, о чем ее невинное сознание отказывалось думать, но все же отвести свой взор она не имела права. Итак, наблюдая за утонченными извращениями мужчин и женщин, этих детей роскоши и эгоизма, она все более проникалась отвращением к ним. Те действия, которые они совершали, их склизкие ласки, которые к удивлению Жаклины могли приносить радость, те сальные словечки, которыми они обменивались, могли оказывается услаждать слух. Против воли рассмотрев наконец всех участников веселья девочка поняла, что не видит среди них ни одного человека более или менее похожего на незнакомца. Она не стала утруждаться повторными исследованиями и с удовольствием открестила себя от этой обязанности.