сть у дам, то мужчины, глядя на чистый, не граненный образчик добродетели и истинной чистоты - почти выродившихся уже, едва ли могли сдержаться, чтобы первыми не сорвать столь прекрасный цветок. Многие желали избавить юное создание от этих качеств, воспринимая свою победу как лавры неоспоримого торжества на голову хитрости, злорадства и лицедейства, как бы извиняя тем самым свою распущенность. Дитя скромно примостилось возле матери, стараясь ничем не напоминать ей о себе, а та в свою очередь, готова была с удовольствием не замечать ее. Не трудно было заметить, что графиня не питала любви к своему отпрыску и не пыталась ее выказать на людях, пусть даже и наигранно, что несомненно вызывало жалость со стороны наблюдавших. Но сказать насколько сильной была эта нелюбовь не представлялось возможным, ибо глубины материнской души....или точнее материнской нелюбви, покрытые толстым слоем мрака, невозможно было измерить. Графиня являла неизменную сухость, молчаливость и жесткость по отношению ко всему, что могло бы касаться вопроса о ее дочери. Она настолько редко показывалась с ней на людях, что они воспринимали маленькую Жаклину скорее как привидение, нежели как полноправную наследницу рода Арже. На лицах их часто выражалось нечто среднее между испугом и немым удивлением, естественно сопровождаемое замешательством и минутным молчанием. Графиня при этом, словно вдруг вспоминая, что рядом дочь делалась непроницаемой и холодной как камень и всячески старалась отстраниться от своего ребенка. Мероприятие, побудившее графиню взять дочь с собой, имело официальный статус и заключало в себе такую важность, что должны были присутствовать все те, кто имел отношение к кругам аристократии, и не явиться на него было бы высшей степенью неуважения. А так-как многие знали, что у графини имеется дочь, единственная законная наследница семьи, то ей вменялось в обязанность посещение подобных торжеств. Мать важно проходила между группками беседующих, за ней шла ее дочь, сопровождаемая двумя служанками, призванными исполнять роль камеристок. «НЕ смей теряться здесь, не доставляй мне лишнюю головную боль. Для тебя итак уже слишком много внимания»- стервозно прошипела графиня обращаясь к дочери спиной. Та покорно склонилась и побледнела, глаза ее при этом стали еще выразительней и шире, оголяя пугливую словно лань, душу. Жаклина глядела на всех этих важных людей снизу вверх, ловя на себе скользкие высокомерные взгляды женщин и мужчин, к последним можно было присовокупить еще и низкую страсть, которую неизменно в них вызывали все юные особы. Она не жалела о том, что ей почти никто не знаком и не будет знаком в этой зале. Сказать, что ей были противны эти люди, скорее нет. Чувство страха и осознания их лицемерия настолько укоренились в ней, что она ощущала себя словно агнец, оставленный для клыков этих волков. Законы их были ей непонятны, да и при всей своей душевной чистоте могла ли она вместить в себя все ту гниль и вонь, которая разъедала их умы? В ее сознании господствовала наивность и доброта, несвойственная уже даже девушкам ее возраста и ведшая к погибели. За сохранение чистоты ума и сердца, пожалуй, все же стоит поблагодарить мать, державшую девочку всегда под замком, вспоминая о ней время от времени. Итак, графиня терпела возле себя дочь весь вечер, а когда появилась возможность покинуть дворец не навлекая на себя осуждений, она на всех парусах поспешила ретироваться в свой укромный замок Ла-Кост, находившейся в окрестностях Парижа и с удовольствием вспомнить о том, что она теперь снова одна. С момента того страшного приключения Жаклины прошло около месяца. Она немного успокоилась, если можно дать такое обозначение тому состоянию в котором она прибывала постоянно, только лишь за исключением сна. А именно, состояние ее было таково, что не проходило минуты, чтобы она не вспоминала того незнакомца с содроганием и вместе с тем интересом. Манеры его по отношению к ней не оставили оскорбительных следов, но в то же время не являлись пристойными, скорее балансируя на грани. Он открыл ей то, что она не должна была знать и о чем бы никогда не догадалась, но сделал он это так ловко и утончено, что Жаклина теперь терялась в догадках, кто он таков и что из себя представляет. О том, чему она стала невольным свидетелем она старалась не думать, чистота ума и неиспорченная добродетель легко позволяли достичь этой цели. Тем более, что такие животные игры не были известны ей и она не представляла как к ним относиться. Таким образом, наивно и легко, из ее памяти улетучивались грязные сцены ( Жаклина не желала смешивать с ними неоскверненный облик ее матери, какой бы ужасной та не казалась), но оставался пугающий образ незнакомца, так нагло и бесцеремонно вмешавшегося в ее жизнь и показавшего ей то, что она не имела права видеть. Ключ, так и оставшийся у нее, она запрятала подальше и старалась не то что не прикасаться к нему, но даже не смотреть в его сторону. Кроме того, при мысли о владении им Жаклине становилось не по себе, так как его могли найти в любой момент, и тогда страшно было представить, что могло случиться. Ключ возник неизвестно откуда и более того отпирал ту дверь, за которую ей запрещалось выходить, а разве могла она пойти наперекор запретам? В один из монотонных дней девушка как всегда, освободившись от очередного занятия решила немного отдохнуть и погрузилась в неизменные мысли. День выдался пасмурный и ее клонило в сон, делать ничего не хотелось. Комнатушка ее, еле освещенная, являла собой грустное зрелище и навевала тоску. Вскоре Жаклина услышала стук в дверь и уже было обрадовалась компании, дабы можно было наконец поболтать. Не трудно было догадаться, что это служанка пришла навестить ее, так как кроме нее более наведываться в спальню девочки было некому. Однако вся радость ее спала, когда она заметила что служанка имела озадаченный, даже виноватый вид. -«Я прошу прощения у вас, моя госпожа,- неуверенно произнесла та,- но я получила приказ от вашей матушки. Она требует чтобы вас до завтрашнего дня перевели в башню Монахини». Жаклина вся похолодела и беспомощно уставилась на служанку. Башня Монахини носила такое название, потому что находилась в самом дальнем углу замка и как бы отстояла от основного здания. Башня всей высотой своей превалировала над крышами других строений, и включала еще балкон, к которому надо было подняться по ступенькам, где находилось только одно высокое окошко, через которое едва ли проникал свет. Убранство башни так же не вселяло особой радости, так как являло собой самый необходимые для существования предметы интерьера: твердую постель, стол и пара сундуков, забитых старым хламом. Жаклину очень редко но все же запирали в ней, неизвестно по каким причинам. Девочка безумно боялась оставаться там совершенно одна. Ее пугало одиночество этого места, голые каменные стены, завывание ветра, который сквозил через плохо залатанную крышу, создавая множество леденящих душу неприятных призвуков и звуков. Сама по себе мрачность башни отталкивала впечатлительное сознание. Жаклина всегда плакала и умоляла не запирать ее в таком ужасном месте, но как и в этот раз, ее мольбы остались тщетными. «Умоляю тебя, Розина, позволь мне поговорить с матушкой,- принялась она умолять служанку,- о, клянусь я не доставлю вам хлопот! Неужели она будет так бессердечна и запрет меня в таком месте да еще и в такую ужасную погоду! Ты же знаешь, что я сойду с ума там». Из глаз ее полились слезы и ладони сами приникли к раскрасневшимся щекам. «НО мадмуазель, - начала служанка испуганно,- вы только разозлите вашу матушку и накликаете беду на меня. Прошу вас, не надо так рисковать! Если вы хотите я принесу вам чего-нибудь вкусного туда дам вам запас масла для лампы...Но только прошу вас не стоить беспокоить госпожу...» «О, Розина, прошу тебя! Она не может быть такой жестокой сейчас...Я обещаю тебе. Только лишь маленькое словечко, Я буду как агнец божий, обещаю...»- с этими словами девочка вылетела из комнаты, сопровождаемая предостерегающими возгласами служанки. Но страх Жаклины запечатал ее разум и закрыл глаза, она не заметила как оказалась у ног своей матери, глядя на нее словно жертва на своего могущественного палача. «Прошу вас, мадам, не будьте так жестоки, не закрывайте меня там в такую погоду! Вы же видите какой ливень собирается, небо все почернело! Закройте меня в моей комнате, хоть на неделю, не давайте мне воды и еду...все что хотите. Но только не в эту башню!»- всхлипывая умоляло бедное дитя. Графиня брезгливо отодвинулась от той, кто обвивала ее ноги своими нежными ручками и произнесла: -«Держите себя в руках, бесстыдница и кто вас только учил таким манерам! Право вы не моя дочь. Мне стыдно за вас, но слава богу я одна здесь. Прекратите устраивать спектакль из ничего, не то я мигом отправлю вас на театральные подмостки. Утрите слезы и не повторяйте больше вашей глупой оплошности». Она сделала веером жест, будто отгоняя от себя надоедливую мошку и отвернулась. Девочка поднялась и с колотящимся сердцем и застывшим взглядом уставилась на прямую холодную спину матери, тут подоспела Розина и шепотом принялась причитать, умоляя девочку следовать за ней. Итак, Жаклину закрыли в башне, не прос