«Эта сучка Адель Спаркс-Сато не поперхнется ли собственной желчью?» — отправляю я праведно-гневливое сообщение своим Edenʹs Angels.
Марни:«С такими инициалами, как ASS? Пожалуй что, нет».
Джен:«Критики поднимают аудиторию за счет опускания других. Это единственный способ, каким они могут легитимировать себя. Эта культура токсична. Не позволяй себя в это втягивать. Мы выше этого».
Какая-то студентка университета в Лос-Анджелесе по имени Кимберли Дэн размещает на YouTube двенадцатиминутное видео «ВСЕ КУЛЬТУРНЫЕ ЛЯПЫ „ПОСЛЕДНЕГО ФРОНТА“!!!», набирающее за неделю сто тысяч просмотров. Я немного посмотрела из любопытства, но меня оно скорее покоробило, чем впечатлило. В нем полно тривиальных шняг типа «Китайские солдаты не стали бы есть на празднике пирог с фаршем» (откуда ей знать, что они ели и когда?) или подробностей условных обозначений («А Кай? Эту хрень она позаимствовала из гонконгской криминальной драмы?»), хотя это писала Афина собственной рукой. В комментах там сплошное дерьмо, типа «АЦКИЙ ОТЖИГ!», «КИММИДАВАЙ!» или «ТА БЕЛЯНКА В ПАДУЧЕЙ!». Позже той Кимберли хватает наглости написать мне в Instagram, не хо-чу ли я стать гостем на ее канале, на что я не без злорадства указываю ей связаться со мной через моего публициста Эмили, а самой Эмили говорю включить ее в игнор.
Еще один онлайн-смутьян, парень по имени Сяо Чэнь, публикует эссе, в котором утверждает, что издавать «Последний фронт» не стоило вообще. С этим субъектом я, кстати, заочно знакома весьма неплохо — насчет него часто и едко высказывалась Афина. В прошлом году Сяо Чэнь стал «вирусным» благодаря своей статье в Vox под названием «Не пишите о диаспоре!», суть которой в том, что из нынешней волны китайско-американских романистов чего-нибудь мало-мальски значимого не создает никто, поскольку никто из них не переживал таких событий, как бойня на площади Тяньаньмэнь или Культурная революция, а все эти избалованные ребятки с Залива[29], не знающие ни слова по-китайски, а всю свою азиатскую идентичность сводящие к пузырьковому чаю и ритмам BTS[30], что лишь размывает первородную силу диаспоры. Я видела, как жестко он расплевывается со своими оппонентами в Twitter: «УЧИТЕ КИТАЙСКИЙ ИЛИ УЖ ЗАТКНИТЕСЬ, БЕЗМОЗГЛЫЕ МАРИОНЕТКИ ЗАПАДА!» Его modus operandi[31] сводится к тому, что все огрехи в текстах объясняются некой укорененной психической проблемой автора. Насчет меня Сяо Чэнь считает, что «Последний фронт» я писала, будучи «одной из многих белых женщин вроде тех, что пишут фанфики по мотивам „Неукротимого“[32], не только утоляя этим свою тягу к фетишам в образе женоподобных азиатских мужчин, но и полагая, что китайская история — это то, что стоит изучать в поисках интригующих и блестящих самородков, таких как красивые вазы эпохи Мин[33], которые можно разместить по углам».
Честно сказать, его сарказм смехотворен. Некоторые критические статьи способны ранить своей холодной снисходительностью, но эта настолько эмоциональна и безбашенна, что лишь раскрывает собственную уязвимость Сяо Чэня и его бездонную, неизъяснимую ярость. Представляю, как он горбится у себя в подвале над ноутбуком, рыча и плюясь в несуществующую аудиторию. Интересно, а что бы Сяо Чэнь сделал, если б когда-нибудь увидел меня очно — ударил по лицу или буркнул какую-нибудь глупую любезность и слинял? Такие, как он, в онлайне всегда храбрее, чем во плоти.
Джен:«Таким типусам просто невыносимо видеть, как добиваются успеха женщины».
Марни:«Женоненавистничество в худшем проявлении. Кстати, а „Неукротимый“ — это что?»
На двести какой-то странице романа есть одна сцена, которой все критики буквально одержимы. В самом деле, в каждом отрицательном отзыве она упоминается ну по крайней мере в третьем абзаце. Речь об Энни Уотерс — персонаже, которого я расширила из черновика Афины; семнадцатилетняя дочь миссионеров YMCA[34]. В одиночку она посещает трудовой лагерь, чтобы раздать там Библии и рождественское печенье. Мужчины, что месяцами не видели своих жен и вообще никаких женщин, по понятным причинам не могут оторвать от нее глаз. А она, стройная хорошенькая блондинка, им улыбается; конечно же, они не могут насытиться ею. Один осмеливается спросить, можно ли ему поцеловать ее в щеку, и, поскольку нынче Рождество, девушка застенчиво это разрешает.
Мне эта сцена показалась трогательной. Перед нами люди, разобщенные языком и расой, которые тем не менее улучают в разгар войны момент нежности. Эта сцена исправляла и более раннюю ошибку Даниэлы в отношении романа, изначально почти полностью посвященного мужчинам. «Эра войны мачо закончилась, — написала тогда она. — Надо включить в панораму и женщин».
33
34