И далее в том же духе. Мы медленно продвигались по выставке, а Афина изучала каждый плакат, каждую вырезку, поминутно объявляя, что именно это сделало ту конкретную историю такой трагичной.
Наконец я уже больше не могла выносить звука ее голоса и отошла, чтобы поближе рассмотреть витрины с униформой. А когда отошла от стенда, то Афину найти не смогла и на мгновение подумала, что она меня бросила. И тут гляжу — она сидит на скамейке рядом с каким-то стариканом в инвалидной коляске и что-то торопливо записывает под его рассказ у нее над сиськами.
— И вы помните, как это было? — жадно спрашивает она его. — Не могли бы вы все это описать? Ну прямо все, что можете вспомнить?
«Господи Иисусе, — подумала я. — Она же вампирша».
У Афины было острое, как у сороки, чутье на страдания. Эта повадка охватывает все ее наиболее известные работы. Сквозь грязь и илистые наносы фактов и деталей она чуяла и ухватывала ту часть истории, которая кровоточила — ну прямо гарпия на охоте. А затем собирала воедино правдивые истории, связывала их, словно бусы из раковин, отшлифовывала и являла их остро посверкивающие грани потрясенным и зачарованным читателям.
То посещение музея вышло тревожным, но оно меня не удивило. То, как Афина подворовывает, я видела и раньше.
Как о краже она об этом, вероятно, даже и не думала. По ее описаниям, этот процесс сродни не ограблению, а скорее мифотворчеству. «Я пытаюсь упорядочить весь этот хаос, — сказала она как-то в интервью New Yorker. — То, как мы в школе проходим историю, кажется присыпанием антисептиком. Из-за этого проблемы и неурядицы тех времен кажутся настолько далекими, будто с нами они случиться уже и не могут, а мы лично никогда бы не приняли тех решений, что принимали люди во времена, описанные в учебниках. Именно поэтому мной движет желание выставить эти кровавые истории на передний план. Заставить читателя осознать, насколько близки они к современности».
Как изящно обставлено. Даже, можно сказать, благородно. При эдакой формулировке это уже не воровство, а вроде как услуга.
Но скажите же мне, по какому праву Афина присвоила себе пальму первенства в изложении всех этих историй? Ведь в Китае она бывала лишь от случая к случаю, недельку-другую на отдыхе. В зонах боевых действий не бывала и вовсе. Образование, оплаченное работой ее родителей в техносфере, получала в частных школах Англии, лето проводила на Нантакете и Мартас-Виньярд[38], а взрослую жизнь распределяла между Нью-Хейвеном, Нью-Йорком и Вашингтоном. Даже на китайском Афина говорила с натяжкой, признаваясь в интервью, что дома у них «говорили только по-английски в попытке лучше ассимилироваться».
Заходя в Twitter, Афина рассуждала о репрезентативности американцев азиатского происхождения; о том, что миф о них как о классическом нацменьшинстве во многом надуман, исходя из их широкой представленности как в низком, так и в высоком спектре уровней дохода. О том, что азиатских женщин продолжают фетишизировать и делать жертвами преступлений на почве ненависти и как азиаты безропотно страдают из-за того, что не могут существовать в качестве избирателей белых американских политиков. А затем, нарассуждавшись, возвращалась в свою элитную квартиру на Дюпон-Сёркл и садилась за антикварную пишущую машинку стоимостью в тысячу долларов, прихлебывая дорогущий рислинг, присланный ей в качестве аванса издателем.
В личном плане Афина не испытывала страданий никогда. Она на них просто обогащалась. На материале той выставки под названием «Шепот с берегов Ялу» она написала рассказ, удостоенный писательской премии. При том, что даже не была кореянкой.
9
Случай в Кембридже аукается досадным резонансом в Twitter, в котором отмечаются все заядлые любители дискуссий, толкуя темы на свой лад с разной степенью накала. Многие высказывают свое отвлеченное мнение, кое-кто использует чат как шанс выщелкнуться и продемонстрировать свою «глыбь», мало чем связанную с тем, что говорилось в ходе вечера на самом деле. Пара-тройка человек солидарна с той активисточкой (как выясняется, ее звать Лили Ву, и она второкурсница МТИ). Эта юная особа разродилась обличительной тирадой, в которой обкладывает меня, в частности, «оторванной от общества белой мегерой с избирательной памятью», а также «лицемерной своекорыстной неваляшкой», которая «и нашим и вашим».
Хотя на моей стороне людей больше, чем на ее, ответы Ву полны кипучих комментов типа «Ваша позиция воспринимается мной как расизм наоборот» или «О, вам так нравится цензура? Тогда пожалуйте домой, в ваш коммунистический Китай!». В общем, бардак полный. Крыша едет — дом стоит. Я ничего не комментирую. До меня уже дошло, что лучший способ справиться с негативной реакцией — это укрыться и благополучно переждать, пока все уляжется. В любом случае перепалки в Twitter никогда ничего не дают — это просто возможность для сорвиголов помахать своими флагами, выразить предпочтения и попытаться щегольнуть своим IQ, прежде чем это всем надоест и мир двинется дальше.