Неудивительно, что Афина когда-то им восторгалась. На первый взгляд Джефф очень красив. По авторским фотографиям мне знаком этот твердый подбородок, насыщенно-зеленые глаза. Все эти черты настолько ярко выражены, что слегка ошеломляют. Ну прямо оживший герой-любовник из какого-нибудь мрачного и страстного «янг эдалт» романа, с растрепанной темной шевелюрой и жесткой щетиной на четко очерченных скулах.
Только я читала его твиты, пафосность которых делает его жалким, лишая сексуальности. Я делаю глоточек латте. Отдавать ему контроль над ситуацией ни в коем случае нельзя — пусть даже на мгновение не думает, что у него есть какой-то перевес. И я делаю бросок со всей агрессивностью, на какую способна:
— Что за хрень ты там несешь насчет кражи рукописи Афины?
Он откидывается на спинку стула и скрещивает руки на своей выпяченной груди (наверное, именно эту позу люди имеют в виду, когда говорят «грудь колесом»).
— Что я говорю, должно быть, известно нам обоим.
— Лично мне нет! — бросаю я сердито. Возмущение дается мне легко. Даже возникает желание дать ему по его ухмыляющейся физиономии. — Это вздор!
— Тогда зачем ты назначила эту встречу?
— Потому что твой поступок иначе как мерзостью не назовешь! — огрызаюсь я. — Это отвратительно и неуважительно по отношению не только ко мне, но и к Афине. Будь ты посторонним, я бы сразу послала тебя к херам, но, учитывая твое прошлое с моей лучшей подругой, я решила, что лучше будет сделать это лично.
— Правда, Джуни? — Он томно закатывает глаза. — Мы будем вот так притворяться?
Я звучно хлопаю ладонью по металлической столешнице (жест наигранный, но мне нравится, как Джефф вздрагивает).
— Единственный, кто притворяется, — это ты. И я думаю дать тебе шанс — всего один — объясниться, прежде чем подам на тебя в суд за клевету.
Его уверенность на секунду колеблется. Неужели сработало? Он передо мной струхнул?
— Мы с ней говорили о рукописи, — произносит он. — Афина и я.
У меня внутри все обмирает.
— Она рассказывала мне о ней, когда мы еще встречались. Я видел, как она занимается изучением. Рабочие-мигранты, забытые голоса на фронте. Я видел те страницы Википедии. — Джефф подается вперед и с лукавым прищуром смотрит мне в глаза. — И мне кажется весьма подозрительным, что уже вскоре после ее смерти ты выпускаешь книгу на ту же тему.
— Историй о Первой мировой войне хоть отбавляй, — сухо замечаю я. — На историю, Джеффри, копирайт не распространяется.
— Не вешай мне лапшу на уши.
— И ты теперь думаешь вытащить все свои папки с уликами?
Мой замысел состоит в том, чтобы заставить его засветить свои карты. Если доказательства у него в самом деле есть, тогда мне все равно конец и можно будет, по крайней мере, понаблюдать, как это произойдет. Но если он их не предъявит, у меня еще есть пространство для маневра.
Он черствеет лицом.
— Я знаю, что ты сделала. Да и не только я, но и все. Тебе не хватит вранья, чтобы выпутаться из этого дела.
Правильно ли я угадываю? Возможно ли, что у него вообще ничего нет?
Надо подтолкнуть его еще немного, просто чтобы посмотреть, как он отреагирует.
— Я вижу, ты все еще бредишь.
— Я, брежу? — Джефф спесиво фыркает. — По крайней мере, я не выпячиваю дружбу, которой никогда не было. Я ведь знаю, что вы двое не были близки. Лучшие подруги по колледжу? Да я тебя умоляю. Афина за все то время, что мы встречались, тебя даже ни разу не упомянула. Я однажды заметил тебя на съезде. Глянул на твое био в программке — там говорилось о твоем месте учебы — и спросил Афину, знает ли она тебя. И знаешь, что она мне сказала?
Я не хочу этого слышать. Непонятно, почему это меня так сильно беспокоит, но это так. И Джефф явно это подмечает: вон как скалится своей ухмылкой, обнажая клыки, как гончая, почуявшая кровь.
— Она назвала тебя «какой-то лузершей из школы». Сказала, что не знает, зачем ты все еще этим занимаешься, что твой дебют был совершенно посредственным и что лучше б тебе прекратить все это дело, пока индустрия не сожрала тебя без остатка. — Он смешливо фыркает. — Ты ведь знаешь ту гримаску, с какой Афина изображала свое якобы искреннее якобы сочувствие? «Бу-у-у, бедняжка. Идем скорей, пока она нас не заметила».
Глаза мне жжет от навернувшихся слез. Я раздраженно их смаргиваю.
— Ты ведь тоже не знал ее настолько хорошо, как тебе кажется.
— Милашка, да я видел пятна на ее стрингах. Она для меня открытая книга. Да и ты, собственно, тоже.