— Ладно, Бретт.
— Ты ведь меня слышишь?
Я закатываю глаза.
— Громко и отчетливо.
Мы прощаемся. Бретт вешает трубку. Я вздыхаю и возвращаюсь к своему ноутбуку, где уже не первую неделю укоризненно зияет девственно-чистый вордовский файл.
Проблема не в отсутствии идей. У меня их полно, как и времени, чтобы воплотить их в полноценные черновики. Только теперь, когда обязательства по раскрутке «Последнего фронта» снялись, у меня нет оправдания тому, чтобы простаивать. Бретт в своем нетерпении прав: я уже больше года даю расплывчатые обещания насчет предстоящих проектов, но ничего из них не материализуется.
Моя проблема в том, что каждый раз, когда я сажусь писать, все, что я слышу, — это голос Афины.
«Последний фронт» предполагался как одноразовое сотрудничество. Исследования и мозговой штурм Афины, мои проза и полировка. На протяжении тех лихорадочных недель я ощущала чудесную, таинственную алхимию, вызывая в воображении ее голос из загробного мира и встраивая в него свой собственный. От нее я не зависела — мне никогда не было нужно, чтобы она писала, — но те совместные упражнения придавали мне уверенности в то время, когда мне ее недоставало. Мое перо при этом обретало прочность; я чувствовала, что пишу по ее следам.
И вот теперь, когда я пытаюсь двигаться дальше, она не оставляет меня в покое. Большинство авторов признается, что слышит своего «внутреннего редактора» — некоего скептика, который придирается и препятствует их попыткам сделать первые наброски. Так вот, мой цензор принял облик Афины. Она высокомерно просматривает и отвергает каждую мою идею для рассказа. «Слишком банально. Слишком шаблонно. Слишком бело». Еще суровей она на уровне предложений. «Ритмика сбивчива. Образность не та. Опять деепричастие? Ну, знаешь…»
Я пыталась ее блокировать, проталкиваться, писать вопреки и даже назло ей. Но именно в такие моменты ее смех становился громче, а насмешки — злей. С этого времени мои сомнения только усиливаются. Кто я такая, чтобы воображать, будто могу добиться чего-то без нее?
На публике я держалась молодцом, но выходки Джеффа в Twitter будоражили меня сильней, чем я показывала внешне. «Призрак Афины Лю». Какой гротескный выбор названия; несомненно, предназначенный для того, чтобы удивлять и провоцировать, но правды в нем больше, чем догадывался даже Джефф. Призрак Афины вторгся ко мне; он парит над моим плечом, безостановочно нашептывает мне на ухо, давая перерывы только на сон.
Это буквально сводит с ума. Последние дни я начинаю бояться мысли о том, чтобы пытаться писать, потому что не могу этого делать, не думая о ней. Ну а затем, само собой, мои мысли неизбежно переходят от написания к воспоминаниям: последняя ночь, блинчики, бульканье Афининого горла при исступленном биении об пол…
Я думала, что благополучно смирилась с ее смертью. Все ведь шло так нормально, умственно стабильно.
Я была в хорошем пространстве. Со мною все было в порядке.
Пока не вернулась она.
Но ведь на то они и призраки? Воют, ухают, устраивают целые спектакли. В этом и есть суть призрака — делать все что угодно, лишь бы напомнить, что он все еще здесь. Все что угодно, лишь бы вы его не забыли.
Вынуждена признаться: я макнулась дважды.
Той ночью из квартиры Афины я прихватила не только «Последний фронт». Я еще сгребла со стола несколько листов, одни из которых с машинописью, другие с петляющими, невнятными каракулями Афины, да еще с абстрактными штрихами-каракулями, смысл которых я до сих пор не разобрала.
Клянусь, это было только из любопытства. Афина насчет своего творческого процесса всегда была крайне скрытной. Мне она его описывала примерно как то, что боги вкладывают в ее сознание уже полностью сформированные «лауреатные» истории. И мне ну просто очень хотелось как-то проникнуть к ней в разум и посмотреть, похож ли ее мозговой штурм на ранней стадии на мой, ну хотя бы частично.
Оказывается, наши способы весьма схожи. Она начинает со случайных слов или фраз — одни из них свои, другие явно взяты откуда-нибудь из песен, но слегка переработаны; есть и кое-что из более известных литературных произведений: «Когда я приехала, Щегленок был уже мертв; мальчик из ниоткуда; стояла темная, но блестящая ночь; если я тебя ударю, это почувствуется как поцелуй?»
Сейчас я, разложив те листы на письменном столе, неотрывно на них смотрю в поисках вдохновения. Выжить из головы голос Афины я не могу, но, возможно, у меня получится с ним уживаться и работать. Может, я даже смогу заставить ее призрак вернуться к делу и воскресить ту нечистую алхимию, которая питала «Последний фронт».