Сказал приор и обмер. Нездешние глаза Нерве походили на две геенны, готовые сжечь приора Евстархия вместе с колпаком и рогом.
– Нет… нет… не может быть!
– Чем дальше в степь, тем толще сарацины, – ухнул приор. – Самое страшное, мальчик, не родителей потерять, а жизнь узнать. Такой, какая она есть. И нет у нее ответов, сколько ни спрашивай.
– Но как…
Не успел Иерее задать следующий вопрос, как затрещала дверь, обрушилась с грохотом, и в проем влетел владыка Асседо.
– Вот ты где, негодник! – вскричал дюк и ринулся к Иерее.
Сжал в объятиях, зацеловал глаза, ударил по лицу, швырнул оземь.
– Святая Троица! – заголосил приор. – Ты сломал мою дверь, Кейзегал Безрассудный! Я думал, ты навсегда излечился от этого прозвища!
– Плевать мне на дверь! – прогремел дюк и сплюнул. – Не может человек излечиться от самого себя, сколько ни бейся, дьявол вас всех побери! Вставай, щенок! Хочешь узнать своего отца? Поехали к твоему отцу! Я сам его тебе представлю, и пусть после этого меня поглотит преисподняя.
Глава 4
Экзамен
Странный был экзамен. Нам задали рисовать цветы, деревья, квадраты, треугольники, дома, людей и еду. Потом спрашивали, кто придумал велосипед и почему ночью темно. Затем нужно было написать сочинения по картинкам, на которых были нарисованы очень унылые и несчастные дети, выглядевшие так, будто родная мама от них отвернулась, а бабушек у них и в помине не было, не говоря уже о дедушках. Дальше была несложная математика и английский, а потом меня вызвали к психологу.
Я никогда прежде не встречала психологов, но всегда представляла их как пожилых дяденек в круглых очках и с козлиными бородками.
Но психологом оказалась тетенька. Точнее, женщина. Даже почти девушка. Она была очень щуплая, большеглазая, без очков, с распущенными волнистыми волосами. И сильно беременная. Она мне сразу понравилась, потому что ее глаза были такие грустные, словно жалели всех на свете. Я подумала, что она стала психологом, потому что с такими глазами ей больше некуда было податься. Будь она не психологом, а кем-то другим, ей все равно все бы жаловались на жизнь. Было бы замечательно, если бы ее звали Ребеккой.
Когда я вошла в кабинет, психолог встала из-за стола и сама проводила меня к стулу, как будто я была официальным послом.
– Проходи, пожалуйста. Меня зовут Маша. А тебя?
Я уже знала, что евреи не любят официоза, поэтому не удивилась.
– Я Зоя. Но все зовут меня Комильфо.
– А как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли?
Я задумалась. Никогда прежде мне не задавали такой вопрос.
– Как вам удобно.
– Какое это имеет значение, что удобно мне? Речь ведь пойдет о тебе. Как мне тебя называть?
– Ребеккой.
Психолог Маша ласково улыбнулась:
– Садись, Ребекка, мы сейчас с тобой часок поговорим, и ты мне всё-всё расскажешь, правда?
– Ага.
К моему удивлению, психолог Маша села не за стол, где сидела до моего прихода, а на стул напротив меня. Как будто мы с ней собрались пить чай.
– Хочешь чаю? – спросила психолог Маша.
– Терпеть не могу чай, – ответила я.
– А что ты любишь пить?
– Виноградный сок.
– О! – сказала психолог Маша. – Нам как раз занесли соки. И она налила сок в стаканы.
– Расскажи мне, Ребекка, какое у тебя первое детское воспоминание?
Я поперхнулась соком. Какое отношение имели воспоминания детства к моему намерению уехать в Израиль? Но отвечать было необходимо. Я пораскинула мозгами.
– Я помню, как на Ланжероне мой дед ведет меня за руку от берега, доводит до глубины, так, что я стою уже на цыпочках, чтобы не захлебнуться, а потом говорит: “Ляг на воду”. Я легла, он меня поддерживал, а потом я забила руками и ногами и поплыла сама.
– Так, так… – сказала психолог Маша. – Это твое первое воспоминание?
– Вроде да.
– Расскажи еще об одном.
– Ну… я помню, как я любила качаться на цепях вокруг памятника графу Воронцову. Туда меня тоже водил мой дед. А за памятником же есть луна-парк, на Соборной площади… Вы одесситка?