Под махровой простыней, которую Аннабелле прислали посылкой из Ленинграда вместе с коробкой конфет и свитером из ангоры, тела шевелились и издавали пыхтящие звуки.
Смутившись не на шутку, я уже собралась закрыть дверь и тактично покинуть помещение, но тут услышала:
– Нет… подожди… не так… я не уверена…
– Ну че ты ломаешься, солнце? – Несмотря на хрипение, я узнала голос Арта. – Давай…
– Не сейчас… лучше потом… – неуверенно сопротивлялась Аннабелла.
– Не потом… ты меня сама позвала… я уже… Не дергайся, заяц.
– Но может быть… нам не стоит…
– Тебе будет хорошо, я быстро.
– Но я не совсем готова…
– Блин, ты что, этот пояс запаяла?
– Арт…
– Помоги расстегнуть!
– Может, не надо?
Тут я впервые поняла, что законы вовсе не облегчают человеку жизнь, а очень даже наоборот, потому что часто происходит так, что два разных правила вступают в противоречие, и тогда сложно выбрать, какому из них следовать.
Раздираемая между шестой заповедью, которая запрещала нам приглашать в комнату чужаков и которую Аннабелла нарушила, за что должна была понести справедливое наказание, и восьмой, что требовала от нас защищать друг друга при любых обстоятельствах, я все же выбрала следовать последней, когда Арт повысил голос:
– Может, хватит разыгрывать целку? Мы не в театре.
Впрочем, на самом деле я ничего не выбирала – заповедь сама выбрала меня.
Я сперва захлопнула дверь, чтобы не подставлять Аннабеллу, а потом щелкнула выключателем, содрала простыню с верхнего тела и громко воскликнула:
– Вон отсюда, урод моральный!
Аннабелла отползла к стене, Арт вскинулся, схватился за спущенные штаны, захлопал глазами, ослепленный внезапным светом, и тут увидел меня. Это почему-то его успокоило, и он даже забросил попытки натянуть футболку и отшвырнул ее на пол.
– А, это ты, как тебя там. Исчезни и вернись через десять минут.
От такого хамства у меня перехватило дыхание.
– Собирай свои манатки и вали, дегенерат!
– Ты че, охренела? – Правильные черты лица Арта исказились. – Я не понял, ты купила эту комнату? Закройся в туалете и сиди там, если тебе что-то не нравится.
От гнева меня так сильно колотило, что думала, я упаду. Но я взяла себя в руки.
– Если ты сейчас же не сгинешь, я вызову мадрихов.
– Не надо мадрихов! – тихо вскрикнула Влада. – Пожалуйста, не надо! Я буду все отрицать!
Тут я заметила, что она все еще была полностью одета, если не считать расстегнутого пояса. Каре растрепалось, и на лице у нее образовалось очень детское выражение, как будто она забыла дорогу из садика домой или потерялась на площадке.
– Крыса, – процедил сквозь зубы Арт. – Мадрихов она позовет. Мадрихи скажут мне “ну-ну-ну”, папа им позвонит – и делов. А вся группа узнает, что ты стукачка. Я тебе сделаю черную жизнь, мало не покажется. Через неделю сбежишь к мамочке.
Честное слово, я не знаю, откуда у меня взялась храбрость, но я ее и не искала, она тоже сама меня нашла, и я стала лихорадочно выкрикивать все ругательства, известные мне из литературы и кино:
– Ты паскуда, скотина, кретин и мудак, Артем Батькович. Ложи себе в уши мои слова, каналья: я таких поцев, как ты, в подворотнях на Молдаванке мочила кастетом. Так шо не говори мне за группу, я плевала на группу. Попробуй меня или я сделаю из тебя лужу!
Арт с большим недоумением на меня посмотрел, а Аннабелла очень громко и очень звонко рассмеялась.
– Она шизанутая? – спросил скотина и козел.
– Есть немного, – улыбнулась Аннабелла, приглаживая каре, и снова стала взрослой и опытной. – Она слишком много читает. Не обращай внимания. Давай ты сейчас уйдешь, солнышко, Алена все равно тоже скоро вернется, а мы увидимся завтра, за завтраком. Хорошо?
– Окей, – сказал Арт. – Я пошел делать математику.
Натянул наконец футболку и ковбойские сапоги. Склонился над Аннабеллой, и они очень долго и очень взасос целовались.
– Пока, шиза, – бросил он мне и повертел пальцем у виска.
Глава 14
Письмо № 2 (неотправленное)
Дорогие мама, папа, бабушка, дедушка и Кирилл!
Урываю свободный час между шахматным обедом и групповой встречей с Виталием, чтобы написать вам.
У меня все хорошо.
Мне стали сниться странные сны. То есть это один и тот же сон, только в разных вариациях. Мне снится, что я иду по Карла Маркса от Дерибасовской, но вместо Потемкинцев на площади вырастает Стена Плача. А в других случаях мне видится, что я иду утром вверх по Деревне в здание школы, а Деревня вдруг превращается в Бульвар, но на месте Дюка на Бульваре во весь бюст стоит академик Глушко, которого я терпеть не могу. Я потом просыпаюсь с колотящимся сердцем, и такое впечатление, что я потеряла что-то важное.