Я собралась встать и уйти и встала, а он меня не остановил. И я сквозь рев ему выдала: “Ты ни фига не понимаешь в детях. Ты не должен был становиться мадрихом. И я надеюсь, что у тебя нет своих детей и никогда не будет! Потому что если бы у тебя были дети, они бы страдали целыми днями и мечтали бы удрать от такого папы, как ты, и хотели бы умереть. Ты ужасный человек, я завтра же позвоню Антону Заславскому и попрошу, чтобы меня перевели в другую Деревню”.
Так знаете, что он сделал? Он сказал нечеловеческим голосом, как будто замогильным и совершенно бесчувственным: “Мне очень жаль, да, но другой Деревни в программе “НОА” не существует. Деревня у нас только одна, вот эта, в Иерусалиме, – и постучал по скамейке. – Все остальное – кибуцы, молодежные поселки, фермы и четыре религиозных школы”. “Да мне плевать на ваши кибуцы!” – вскричала я.
“На данный момент это твой дом, – сказал он. – И мой тоже. Значит, мыс тобой застряли тут, и никуда нам друг от друга не деться. Так что ничего нам не остается делать, кроме как пытаться наладить связь”.
“Я хочу домой! – заорала я. – Я хочу к маме и к папе!” “Пожалуйста, – сказал Тенгиз. – Тебя тут никто силой не держит. Ты и впрямь можешь завтра же позвонить Заславскому, и он отправит тебя домой. Но пока ты здесь, я с тобой”.
Я развернулась и побежала вниз с холма. Тенгиз побежал следом, довольно быстро обогнал и преградил мне путь.
“Ты можешь бежать куда угодно, но это бесполезно. Из Иерусалима тебе больше не убежать. Ты еще этого не знаешь, но я вижу – он уже в тебе. А когда он в тебе, в нем случаются чудеса. – И он ткнул мне пальцем в лоб. – Здесь сложно и одиноко, но я буду с тобой. А однажды ты научишься говорить на языке этого города, ты его услышишь и поймешь, обещаю”.
И в тот же момент, клянусь, вдруг замигали и зажглись фонари по всей Деревне. Мне сделалось так жутко, что я думала, упаду в обморок.
А через секунду меня отпустило, и я успокоилась. Как будто я и не ревела и не бежала никуда минуту назад. От этого внезапного спокойствия мне тоже стало страшно, потому что я вдруг поняла, насколько Тенгиз был прав: у меня там, внутри, действительно кипит котел.
“Вот и хорошо, – сказал Тенгиз. – Вот и славно. Но это единственный раз, и последний. Больше я так не буду, это нехороший способ. Прошу тебя, ребенок, больше никогда не заставляй меня так поступать, или меня уволят. Ответственность говорить лежит на тебе, а не на мне. Хоть ответственность за связь всегда лежит на обоих”.
Я хотела что-то сказать, но он сделал такое лицо, что я заткнулась.
“Теперь я за тебя спокоен. Иди в комнату и отдыхай. Завтра поговорим. А если не захочешь говорить, тоже окей, беседер и мецуян, это твой выбор. Спокойной ночи”.
И пошел себе, подкидывая зажигалку.
Так что я взяла себя в руки и пошла в комнату, надеясь, что все уже разошлись.
Я не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Может быть, зря, и я еще сама не решила, посылать вам это письмо или нет. Я не хочу, чтобы вы подумали, что у меня тоска по дому и трудности с адаптацией, это неправда, и я не хочу, чтобы вы разволновались и получили инфаркт. Наверное, я просто еще толком не привыкла к переменам. Это нормально. Всем тяжело, хоть они и не говорят об этом вслух, потому что никто не хочет казаться слабаком и рохлей.
Мы же взрослые люди.
Как у вас дела? Как здоровье? Как Кириллу живется в Москве? Какая погода сейчас в Одессе? Можно еще купаться или пляжный сезон совсем уже закончился? Больше всего в Иерусалиме мне не хватает моря.
Жду ваших писем, люблю, скучаю.
Ваша Комильфо.
P.S. Я все еще не связалась с мамиными родителями. Пара-пара.
P. S. 2. “Пара-пара” значит на иврите то же, что и “леат-леат”. То есть “потихоньку”. Но дословно это переводится как “корова-корова”. Это идиома такая. То есть имеется в виду, что коров следует доить по очереди, а не всех сразу одним скопом.
Глава 15
Окно
На праздник Суккот были длинные каникулы, и многие разъехались по родственникам, а мы с Аннабеллой остались в Деревне. У Аннабеллы родственников в Израиле не было. Кроме нас в общежитии остались еще две девочки из Вильнюса и гениальный Юра Шульц.