Бабушка взяла себя в руки быстрее остальных, отобрала меня у мамы и повела на кухню отпаивать чаем. Чай я не любила, но от бабушки готова была его принять, потому что она обещала после чая накормить меня шпротами.
- Слушай меня сюда, - сказала бабушка, опустившись на табурет. - Все это очень печально, Комильфо, действительно, я не спорю, и дядя Армен, идиот, травмировал твою бедную голову. Но так дальше продолжаться не может. Что-то у тебя с жизнью нелады, и никто твоим воспитанием не занимается, а «Дом ученых» не в счет. Ребенок растет как трава. Так что я за тебя возьмусь, потому что я теперь, слава богу, на пенсии. Через неделю мы с тобой едем в Евпаторию. Дед остается, а со мной ты поедешь. Месяц будешь у меня кушать по-человечески.
Услышав волшебное слово, о котором было известно, что оно означает рай, я почти забыла про Василису, про Алену и про Америку, расплылась в улыбке и допила чай одним залпом.
Но Евпатория оказалась не раем, а только маленькой Одессой, с таким же морем и таким же солнцем. Фантазии всегда оказываются интереснее настоящего.
Вместо круглосуточного купания, которое я себе намечтала, мне предстояли испытания для головы.
Понимая, что природа обделила меня талантами, а голова моя травмирована бесповоротно, бабушка решила познакомить меня с талантами и головами других людей, поэтому в Евпаторию взяла с собой чемодан с книгами, которые извлекла из высоченного застекленного шкафа в большой комнате.
Сперва она читала мне книги вслух, а затем заставляла читать вслух ей, пока голос не начинал хрипеть. Тогда я вынужденно начинала читать про себя. Эта манипуляция привела к тому, что я очень быстро полюбила чтение про себя, и меня стало трудно оторвать от книг, даже несмотря на то, что я обладала знанием, что пляж находится в десяти минутах ходьбы от санатория.
И так случилось, что за время восьмого лета после моего первого крика в голове моей Грей смешался с капитаном Бладом, и я уже не могла отличить Ункаса от Атоса, Мориса-мустангера от кентавра Хирона, Паганеля от доктора Ватсона, Овода от мистера Рочестера и Айвенго от Ланселота.
Санаторий и сама Евпатория исчезли и пропали, и больше не существовало никого, кроме Него, даже бабушки.
К концу августа я была впервые безусловно и неизлечимо влюблена. Если бы спросили, в кого, я не смогла бы дать точный ответ на этот вопрос, поскольку влюбилась я в человека, не существовавшего не только в реальности, но даже и на страницах книг. Так влюбиться можно только в плод собственного воображения, загубленного в нежном возрасте чужими представлениями об идеальном.
Тряслась электричка, звенел подстаканник, ударяясь о стекло стакана, за окном мелькал украинский пейзаж, а перед моим носом мелькал не то Рокамболь, не то один из многочисленных сэров Генри. Бабушка пристально на меня смотрела, подозревая, что ее усилия обернулись против нее самой.
- Ну? - спросила она с последней надеждой, решив подвести итоги каникул. - И чего скажешь?
- М-м-м, - промычала я сквозь последнее песочное печенье.
Бабушка решительно вырвала книгу из моих рук и захлопнула ее на самом интересном месте.
- С тобой совершенно невозможно разговаривать! Скажи хоть что-нибудь.
- Я хочу отсюда уехать, - сказала я, взглянув на проносящиеся мимо поля подсолнухов.
- В Америку? - с надеждой спросила бабушка.
- К Нему, - ответила я.
- К кому это?
- Я не знаю, как Его зовут, - сказала я.
- Ах, не знаешь! Где же его тогда искать?
- В зачарованном саду за заколдованной оградой, - ответила я уверенно. - Он там ждет пока я вырасту.
- Тоже мне, - презрительно фыркнула бабушка. - Комильфо и с боку бантик.
Глава I. Дюк
Влажный рассвет тебя разбудит, портье ключами щелкнет, а дальше - как придется. Жизнь одна, второй не будет. Но пока валторна смолкнет, колокольчик распоется.
М. Щербаков
____________________________________________________________________________________________
Северный ветер яростно выл за окнами старого замка, бился в стекла, ввинчивался в печные трубы. Вопли роженицы сливались с воем за стенами.
Повитуха поменяла шестое полотенце, но кровь залила и его. Служанка все пыталась укрыть госпожу мехами, но та сдирала шубы, а потом ногтями царапала собственную кожу, будто вознамерилась содрать и ее.
- Не доживет до утра, - прошептала повитуха.
Служанка сплюнула три раза через левое плечо.
- Еще немного осталось, милая. Терпи и трудись, Господь милосерден.
Роженица скорчилась на кровати, потом оперлась о руку служанки, встала и принялась, шатаясь, бродить по комнате, похожая на призрак утопленницы.