- Лежи! Куда идешь?!
Повитуха попыталась вернуть ее на положенное место, но та зарычала, вцепилась руками в дубовую спинку кресла и отказалась повиноваться. Раскачивалась, будто молилась языческим божествам.
Не роды то были, а поле битвы.
Упала на пол, забилась, застонала, завопила, отдала всю себя, и произвела на свет орущего младенца размером с куль пшеницы. Живее некуда.
- Мсье ле дюк...
Вырвался предсмерный шепот и скончалась хозяйка северного замка.
Младенец орал три дня и три ночи, а может, и больше. Две кормилицы его баюкали. Третью прислали из соседнего имения.
Вся челядь собралась у покоев хозяйки. Тело вынесли, но земле не предали - ждали хозяина. Так и пролежала в большом зале, умащенная благовониями, при свечах, семь суток, а может, и больше, пока хозяин не воротился.
Уже душок пошел. Очаг не разжигали и окна растворили. Свечи гасли под сквозняком. Ветер трепал волосы хозяйки и белые одежды - как живая была. Только руки на груди не шевелились. Слуги обходили зал стороной и плевались через плечо три раза, ругались - кому свечи опять зажигать.
В полнолунье воротился хозяин. Пьяный вдрызг, одуревший после последней победы под знаменами сюзерена, друга и соратника. Отхлебнул киршвассера из фляги, бросил поводья, соскочил с коня и побежал в зал.
Упал на колени, затряс тело, зарылся лицом во вздутый живот, взвыл, закричал, проклял небо, землю, Рок и плод чрева ее, убийцу окаянного.
Поднял на руки труп, вскочил на подоконник и выбросился вместе с покойной женой из окна левого флигеля прямо в ров.
Молод был хозяин - горячая голова - не знал любви ни до, ни после своей супруги.
Не довелось хозяину умереть. Крики его два десятка дней кряду, а может, и больше, раздавались под сводами замка. Обезумела челядь. Орал младенец. Выл северный ветер, хлестал градом в стены старого замка. Соседи содрогались.
Сердобольная баронесса фон Гезундхайт послала гонца к дюку.
Примчался дюк. Отшвырнул поводья, соскочил с седла, подтянул перчатки, поправил баску пурпуэна, запахнулся поплотнее в подбитый чернобуркой плащ и бросился в опочивальню вассала.
Смердели покои вассала хуже, чем усеянное трупами поле недавней битвы под желтыми стенами Нойе-Асседо.
- Господи Боже! - вскричал дюк, едва переступив порог. - Что вы над собою учинили, дьявол и сто преисподних?
Хозяин лежал неподвижно на постели, укрытый мехами. Тот, который сотню дней и ночей кряду огнем и мечом испепелял восставших, повернул голову к сюзерену. Замер безжизненный взгляд.
Дюк, хоть и слыл отважным, сделал шаг назад, сплюнул три раза через левое плечо.
- Маркграф ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер, с вами говорит ваш сеньор!
Стукнул кулаком по прикроватному столику. Десятки склянок и ампул подскочили, дребезжа и протестуя, но застывший взгляд маркграфа был навеки лишен протеста.
- Ваша милость, - обескровленными губами произнес вассал и закрыл глаза.
- Фриденсрайх, - смягчился дюк, - мой добрый друг, мой преданный соратник, баронесса писала мне. Она говорит, ты поражен тяжелым недугом. Я вижу, вижу, как ты болен! Никто не поймет тебя лучше меня: прекрасная Гильдеборга отдала Богу душу в расцвете лет. Но опомнись, она подарила тебе сына, а он не крещен вот уже две луны! Ради всего святого, дай ему христианское имя!
Отец провел ладонью по искаженному мукой лицу.
- У меня нет сына.
- Что ты несешь, Фрид?! Неужели не хватило тебе безумств и заблуждений?
- Убийца. Будь он проклят. Он и все его отпрыски отныне и на десять колен впредь.
Дюк хотел сплюнуть еще три раза, но призвал на помощь всю доступную ему выдержку. Опустился на колени и взял холодную руку вассала в свою.
- Ребенок, Фрид, всего лишь ребенок. Твой наследник. Твоя кровь, твоя плоть.
Фриденсрайх сплюнул всего лишь один раз, не в силах направить плевок за левое плечо, и застонал сквозь стиснутые зубы.
Дюк сжал руку страдальца покрепче.
- Мой дорогой, что же с ним будет?
- Не желаю знать, сир. Я служил вам верой и правдой. Больше я ничего не желаю.
Поглядел дюк в лицо друга и соратника с горечью, с мольбой и с неизбывным ужасом.
- Фрид, мой Фрид, помилуй бог, что же ты наделал? Как же ты мог? Неужели лишь только разруху желаешь ты нести в этот мир и множить несчастья?
- Кроме смерти, я больше ничего не желаю, - прохрипел вассал. - Окажите мне последнюю милость, сир, и вонзите кинжал мне в сердце, ибо мне не у кого больше просить.
- Нет у тебя сердца, Фрид, и не было никогда.
Собрав оставшиеся силы, приподнялся вассал на подушках:
- Вы отказали мне в последней милости, монсеньор. Уходите и забудьте дорогу в Таузендвассер.