К 1930-м годам Ямки запустели в четвертый раз за обозримый период истории. Дачники давно уже работали таксистами в Париже и проститутками в Берлине. Те, кто когда-то поставлял им морковку яйца, и творог, ехали в теплушках в Сибирь или подались в рабочие. Вот тогда-то было принято мудрое решение поставить на станции Ямки бараки, завести по железной дороге побольше рабсилы и построить тут три завода: авиационный (Зенит), авиационный (Восток), ну и авиационный (Гранит).
Два станционных дома красного кирпича, две улицы: Кузьминская (от железнодорожной станции до Космодемьянской церкви и санатория) и Царская (от станции же к Ленинградскому тогда уже шоссе) с их 43 домами, а также 17 новеньких бараков были объявлены городом и райцентром Ямки.
В те же самые годы по руслу реки Ямки, согнанные со всех концов арестанты
<заключенные, зэки, враги народа, несчастные>
прорыли мотыгами и лопатами канал, начало которого было помечено каменным кумиром, а конец – речным портом. Так тогдашний властитель Москвы довершил дело, начатое Юрием Долгоруким,
<бронзовый?>
кумир которого, в свою очередь, был торжественно воздвигнут в самом центре Москвы…[На этом записи Василия Сретенского обрываются. Очерк остался незаконченным]
Кассета 2. Цвет черный
Кх… Кха… Кхм… Нннрррр… Нет, потом.
[пауза]
Ну, так. Надо что-нибудь выпить. В смысле, чаю попить.
Поговорил я с дочкой Лехи Серба. С диктофоном какая-то незадача вышла: то ли не включился, то ли батарейка села, хотя нет, сейчас-то работает. А в кафе машинка не включилась, так что придется пересказывать весь разговор своими словами.
Я пришел, сел за столик, настроился на три стакана сока. Первый выпил залпом, второй и третий решил тянуть. Она пришла уже на втором. Ну, какая… Чуть ниже меня, стройная. Лет ей двадцать, может, двадцать два. Нет, выглядит совсем молодо, но порывистости в движениях уже нет. Не ребенок, знает свою силу и может ее рассчитать. Волосы темные, стрижка… ассиметричная. Глаза. Темно-коричневые но кажутся совсем… как это… «в соленой пелене два черных солнца». Как-то так.
Она вошла и я подумал: «Вот такая у меня была бы дочь. Если бы была. Если бы…» Ну, дальше додумывать не стал. Зачем.
Интересно, я совсем не помню, как она была одета. Что на ней было? Джинсы и футболка, платье, деловой костюм? Ведь что-то же должно было быть. Нет, точно, что-то было, такое… бежевое? коричневое? красное? Нет. Не могу вспомнить.
Она меня вычислила сразу, подошла, села, заказала черный чай без ничего. Разговор пошел сам собой, о чем не помню. Я вообще живу глазами и слов собеседников не запоминаю. Если очень нужно – есть диктофон. Вот что я подметил почти сразу: она своеобразно расставляет смысловые акценты. Если надо было что-то усилить во фразе, слега опускала уголки рта, а глаза уводила вниз и в сторону. Не знаю, как на такую гримаску реагируют другие, я в эти моменты забывал дышать. Даже неудобно пару раз получилось.
И еще. Она напомнила мне Карину, мою одноклассницу, жену Лехи Серба. Вообще-то, Арина на мать не похожа, а на Леху тем более. Ну, какими я их помню. Черты лица совсем другие. Нос, к примеру, у Карины был тонкий, чуть вздернутый. У Арины пошире и ни намека на курносость. Ямочек на щеках нет. Ну, все не то. Губы. Брови. И в то же время, образ той Карины проступал в жестах, мимике, улыбке… да во всем. Я видел перед собой двух женщин, ту далекую Карину и вот эту – ее дочь.
Но к делу. Когда я включился в смысл ее слов, то уловил, что она добыла мой номер мобильника в редакции и позвонила, потому что вроде как никто другой ее проблемы решить не может. А проблема такая, что ее и проблемой назвать неудобно. Это как прийти к кому-нибудь и сказать: понимаешь у меня проблема, я тут случайно узнал, что завтра умру. Короче, художник Алексей Сербов две недели как заперся в мастерской, а это не чулан какой-нибудь, а квартира-студия. Не пьет! Питается, судя по всему, акридами. Никого к себе не пускает, но с кем-то все время разговаривает. А все потому, что две недели назад пропала его жена. Карина. Ушла вечером из дома, не взяв ничего, и не вернулась.
Вот в этом месте я представил себе, что последствия моего удара портфелем сказались через 35 лет. Карина потеряла память и бродит сейчас по улицам мегаполиса (благо лето) в рванном джинсовом костюме и без макияжа.
Пока вытирали разлитый сок, я рассудил, что вряд ли Арина пришла сюда, держа в сумочке дамский револьвер или повестку в суд по иску о возмещении ущерба. Ну, в общем да. В смысле, нет. Оказывается, она несколько раз пыталась вывести отца из состояния льва, рыкающего в пустыне. Больницы и морги обзвонила. С друзьями семьи поговорила. В милицию Леха обращаться запретил, перед тем как скрыться в своей пещере и завалить ее камнями изнутри. Последовательность действий, возможно, была иная, но смысл, как мне кажется, передан точно.