Я усаживаюсь. Я сижу у самого прохода и тяжело дышу. Подозреваю, что в зале находится также несколько моих двойников, и надеюсь, что не почувствую на себе их даже мимолетного взгляда. Я не могу удержаться и поднимаю глаза. В это время вторая Джеки, у которой волосы чуть длиннее и на концах вьются, протискивается мимо меня. Она поворачивается ко мне лицом и смотрит прямо на меня. Я не вижу ни малейшего признака, что она почувствовала, кто я. И пусть она даже фальшивая — глаза у нее слишком близко посажены, и рот слишком тонкий, — все же я слегка разочарован, что она меня не узнала. Я отвожу взгляд и закрываю глаза. Джеки все равно была со мной все эти годы.
Когда Джон и Каролина спали днем, я освобождал себе полчасика от государственных забот, приказывал прислуге оставить нас вдвоем, и мы с Джеки занимались любовью в комнате, где занимались любовью все президенты Соединенных Штатов. В эти минуты я просил ее говорить со мной об искусстве. Я хотел, чтобы в этом акте участвовало ее сознание и ее голос с придыханием, как у старлетки. На меня без конца клеветали в книгах. Сматерс пошел дальше всех, рассказав о наших холостяцких днях в сенате. Должно быть, я действительно говорил ему все, что там написано, — мужчины всегда очень глупо говорят между собой о женщинах. И это правда, что мое сознание частенько отсутствовало, когда я прикасался к женщинам, которые мне открывались. Но это не потому, что я их не ценил. Не потому, что они были для меня всего лишь предметами, которые берут и отбрасывают даже более холодно, чем вещи, выставленные на продажу в этом зале. Почему — то в моей голове крутится сразу много всего. Иногда такое случается. Теперь в ней голос женщины. «Новый покупатель справа от меня — шестьдесят тысяч». Я не знаю, что сейчас продают, у меня с собой всего четыре тысячи, и я весь сжимаюсь от отчаяния, хотя причину своего состояния не могу вполне осознать. Джеки встает надо мной голая, а я неподвижно лежу, стараясь не дать своей спине меня отвлечь. Она встает в солнечном луче, льющемся из окна, и кожа ее смугла, а голос тих, и на ней одинарная нитка жемчуга — единственное, что осталось на ее теле. И она говорит о геометрии аттической керамики в Х веке до нашей эры, на сливочно — светлой глине — темная лента орнамента, меандры, шевроны и свастики. Потом постепенно, когда миновал IX век и наступил VIII, началось нашествие звероподобных форм. Она говорит о всяких чудесных сосудах: амфорах с двумя огромными ручками, о пузатых кратерах с широким горлом, тоненьких лекитах для разливания. Джеки откидывает голову и от того, какая она умная, у меня захватывает дух. Уже VIII век до нашей эры в полном разгаре, и глиняные горшки покрывают всадники, колесницы, батальные сцены и сцены, где мужчины и женщины оплакивают умерших, и глаза ее наполняются слезами, хотя в это время наши тела соприкасаются и она падает вперед. Я кладу руки ей на спину и чувствую ее ребра.
— Нет, мадам, сейчас не ваше предложение. — Длинное и очень приятное лицо, на мой взгляд, бостонского типа, склоняется над пюпитром, перебирая номера лотов. — Сто десять от телефонов. Теперь сто двадцать в центре. Да, мадам, ваши сто тридцать. Сто тридцать долларов. Сто сорок в заднем ряду.
Я отвел взгляд в сторону, и на минуту мне показалось, что продают греческую чашу. Я всегда надеялся, что Онассис купит ее Джеки, но она никогда с ним об этом не говорила. Потом на телемониторе в углу я вижу тройную нить жемчуга. Сто сорок, уже пятьдесят, потом шестьдесят. Я крепко зажмуриваюсь. Джеки идет ко мне через спальню в Белом доме, оставляя за собой сброшенную одежду, и жемчуг туго охватывает ее шею, и от него ее нагота становится поразительной, как будто ни одна женщина никогда не была такой обнаженной. И чтобы увидеть это, нужен контраст, тщетная попытка прикрыться тонкой ниткой жемчуга.
Зал разразился аплодисментами. Я поднимаю взгляд, и вторая Джеки, у которой глаза слишком близко посажены, но очень большие и очень темные, глядит на меня. Она сидит прямо через проход и пристально на меня смотрит.
— Лот номер 454А, — говорит женщина на помосте.
Джеки в голубом не отводит взгляда. Она узнала меня.
— Одинарная нить искусственного жемчуга и клипсы.
Я отвлекаюсь от взгляда искусственной Джеки и вижу на телевизионном экране ожерелье, которое было на моей жене в воспоминаниях, где мы занимались любовью. В день нашей свадьбы на ней тоже была одинарная нитка жемчуга. Когда Джеки надевала жемчуг, я ощущал ее наготу всегда, даже в одетом виде. Я смотрю на это ожерелье на экране, и оно запросто может быть одним из тех, что я храню в воспоминаниях о сотне бесконечных ночей своей прежней жизни. Я чувствую, что слегка приподнимаюсь с кресла, я убираю за спину руки, которые сами тянутся к экрану, к изображению жемчуга Джеки. Я ужасно хочу получить этот жемчуг.