В индийской литературе встречается описание разных видов тапаса. Он может быть долговременным, исполняемым всю жизнь, скажем на стадиях брахмачарья, ванапрастха и саньяса, либо кратковременный, ради достижения конкретной цели. Тапас короткий – умеренно длительное стояние на одной ноге, неподвижное пребывание в воде, стояние между пятью огнями (четыре костра и солнце), созерцание кристалла, разные виды ограничения в поведении и еде – голодание, сидение на муравейнике и т.п. Долговременный – это брахмачарья, постоянные ограничения в еде и подвижности, долговременные обеты и т. д.
По аспектам выполнения тапас можно условно разделить на три уровня:
1) физический – описанный выше;
2) вербальный: наиболее часто используют обет молчания – моуна, либо произношение вслух отдельных мантр, а также джапы – беспрерывное проговаривание шепотом, при этом идеальной формой считается такая, при которой слова произносятся без видимого движения губ;
3) ментальный – фиксирование ума на образе божества либо отдельном его символе. Это может быть любой атрибут бога: имя, эпитет, биджамантра, графический эквивалент – янтра, с длительным последующим фиксированием данного рисунка в сознании. В этом случае тапас фактически совпадает с некоторыми стадиями разных видов йоги.
В агамах, нигамах, «Гите» и Упанишадах главное внимание уделялось тому, что следует за исполнением тапаса и получением даров, которые разнились в зависимости от касты подвижника. Так, брахман чаще всего получал от божества истинное знание, кшатрий – просил и получал силу и неуязвимость, вайшья – богатство, славу, долголетие, сыновей.
Во многих мифах ядром сюжета является рьяный и отчаянный подвижник-тапасин, от поведения которого страдают окружающие: вокруг него начинает гореть пространство либо закипает вода в реке, на берегу которой он творит тапас. Накопленной им силы начинают опасаться даже боги во главе с Индрой, который подсылает тапасину апсар («небесных» танцовщиц) для «размывания» концентрации. Если подвижник непреклонен, то боги начинают мешать ему в процессе тапаса.
Какие-либо взаимоотношения (коммуникация) с миром запредельного пагубны (а чаще всего – невозможны) для человека, не прошедшего определенный процесс очищения. Именно такую роль и выполняли различные виды тапасического подвижничества. Во время аскезы тапасин очищается от скверны мира здешнего и получает возможность реального контакта с миром небожителей.
Количество накопленной силы – разменная монета во взаимоотношениях между тапасином и богами: чем ее больше приобретено, тем более серьезные вещи может требовать у них подвижник. Обладание большим количеством силы могло поставить тапасина на уровень богов, а порой и выше. Мифы часто рассказывают о битвах девов с асурами, которые предавались тапасу с целью «захвата власти» во Вселенной и опрокидывания в ней «установленного порядка». Именно этот факт связан с тем, что тапасинов больше боятся не земные существа, а боги.
Но главное – это достижение тапасином определенной степени чистоты, необходимой для коммуникации с иными мирами. Чем суровее тапас – тем больше выражена способность к такому контакту.
Скорее всего, от тапаса произошла и Кундалини-йога, в ее процессе физическое тело адепта должно «перегореть» в огне психического напряжения и трансформироваться для свободного контакта с запредельным. Во время подвижничества тапасин избавляется от главного источника скверны – собственного тела, подавляя (минимизируя) его обычные функции и проявления. Это видит, например, в результате своего тапаса мудрец Манканака, когда из его уколотой руки вместо крови (которая, являясь одной из восьми нечистых субстанций тела, на их божественные эквиваленты осквернение не распространялось) начинает течь травяной сок. Итак, тапас – древнеиндийская практика, состоящая из физических, вербальных и ментальных действий, цель которой очищение и психическое укрепление тапасина, в результате чего он может контактировать с миром сверхъестественного.
Всё вышесказанное звучит даже как-то патетически, но одно дело слышать рассказ об индуистском подвижнике, простоявшем двадцать лет на одной ноге с поднятой вверх рукой, другое дело – увидеть это в натуре, что весьма не рекомендуется. Как сказал бы герой эпоса «Москва – Петушки»: «Стошнить не стошнит, но сблюю точно».
А вот пример современного тапаса, предпринятого когда-то без моего ведома одним из преподавателей Школы М. С. Полосенко.
«Одиннадцатого августа 2003 года настал сорок девятый день полного голодания, всё это время я пил только родниковую воду и урину – ровно семь недель.
Дня за три до этой даты от урины вдруг начало воротить. Не то чтобы она стала неприятной – нет, просто пить ее неохота, но не так, как обычно чего-то не хочется, а так, что не объяснишь. “Странно, подумалось мне”, – но, как это свойственно в таких ситуациях, я легко согласился с этим желанием и даже чему-то обрадовался. В конце сорок восьмого дня вдруг точно так же не захотелось воды, я последовал и этому желанию. Даже особого внимания не обратил. Но на сорок девятый день – никаких признаков жажды. В то же время и есть не хочется вообще. Язык до конца так и не очистился, хотя налет слабенький, но в наличии. Белки глаз заметно светлее, но не такие, какими должны бы стать в итоге.
Что делать? Похоже, организм перешел в какой-то новый режим существования, поскольку чувствую себя нормально, сил не убавилось, голова по-прежнему совершенно ясная, и я спокоен. Пытаюсь припомнить всё, что знаю о голоде, особенно о выходе из него, но не нахожу чего-либо похожего на свое теперешнее состояние. Где-то встречал, что чувство сильного голода и полная очистка языка могут не совпадать, но если есть хотя бы что-то одно – надо заканчивать. Почему-то вспомнилась вдруг рекомендация ВСБ:
– Если вы, пребывая в асане, на фоне полной релаксации и покоя улавливаете вдруг появление каких-то ощущений в теле, то пора выходить – вне зависимости от их характера и места.
Вот он, ответ на вопрос! Сорок восемь дней вода пилась, как ни в чем не бывало, и вдруг на сорок девятый не идет. Ведь это не просто так. Значит, надо выходить из голода. ВСБ говорил – сразу, а я перетираю мозги, о чем-то думаю! Одиннадцатого августа около восьми часов вечера я выпил сто семьдесят граммов неразбавленного яблочного сока из некислых яблок. Восстановление началось. Я не разбавил сок, как рекомендуется при прерванном голодании и не начал с травяного настоя, поскольку процесс был явно завершенным, пусть даже с нигде не встречающимися характеристиками. Почему так случилось? Как стало ясно позже, здесь сказался просчет с регистрацией, который аукнется еще не раз. Мой организм был готов к завершению голодания там, в лесу, но я оборвал этот его настрой громадными физическими и психологическими нагрузками. Не хватило у системы ресурсов дочистить язык и выделить желудочный сок в таком количестве, чтобы появился “волчий” голод.
Своим отказом от питья организм сказал – хватит. Сказал однозначно и тихо, чтобы не вспугнуть. Я правильно понял намек, и начало выхода было удачным.
Двенадцатого августа пил только сок яблочный, до двух литров за день. Тринадцатого – сок яблочный утром, днем морковный со свеклой, во второй половине дня опять яблочный. Четырнадцатого добавил салат из овощей, очень мало было для насыщения, маленькая чашечка – и достаточно. Частоту приема пищи и ее объем я специально не увеличивал, всё и так шло хорошо, самочувствие было нормальным.
Начало восстановления было как бы и неплохим, но я слишком увлекся соком, яблок было очень много тем летом, к тому же в основном они были кисло-сладкие, и пил много, литра по два. Для голодания прерванного – это нормально, но если оно законченное – надо что-то более существенное. В лесу так оно и было бы, я с собой ведь набрал разных круп для восстановления, бобовых. Вместо сока пил бы чай из трав лесных, которые на определенном этапе не уступают по полезности соку. И не пил бы я чая этого так много, как сока... Всё это было просчитано еще до голодания, а здесь словно забыл обо всем, дорвался, я никогда не ограничивал себя в еде, если шло на душу – всегда было полезно.