Психика же аскета, куда он годами непрерывна вбивает одно и то же, рано или поздно накапливает разность потенциалов, и в какой-то момент, в сопровождении оглушительной психосоматической «пиротехники» наступает ожидаемый разряд. Но что, собственно, происходит? Оживает образ веры! Суфий, последователь Тариката, узрит Аллаха в долине небытия, христианин — Иисуса в силах Его, каббалист — Яхве и так далее. Это оживление известного наперёд, психосоматическое сальто-мортале, аналогичное стигматизму, хотя и не в пример более мощное.
С одной стороны благодать событие как бы спонтанное, стало быть, мы имеем дело с психофизиологическим аттрактором, с другой — результат процесса детерминирован догматом веры. Это выход не в открытый космос мировых взаимосвязей, но в локальную область узко конфессионального представления о нём.
В традиционной йоге истинными считаются процессы, разворачивающиеся в психосоматике без насилия и предварительного программирования. Поднятие Кундалини принадлежит к такому же классу явлений, что и благодать исихазма, но результатом является не психосоматическое явление Бога в умозрительно ожидаемом виде, но запуск нейрофизиологического режима с типовыми признаками, в том числе зрительными, которые позднее были «вмонтированы» в мифологию тантрической мистики.
«История религии изобилует примерами трансцендентных переживаний, интерпретируемых в соответствии с тем временем, местом и верой, в среде которых они имели место. Индийский святой Рамана Махариши, например, рассматривал свои... состояния в терминах философии адвайты. Он предполагает, что Саул во время его великого переживания по дороге в Дамаск, интерпретировал всё по возвращении в нормальное состояние в терминах христианства по той причине, что этим были заняты все его мысли. Среда, с которой человек общается, определяет то, как он истолковывает свои внутренние реалии» (Д. Големан, с.101-102).
Иными словами, при «оживлении» любых умозрительных модификаций веры действует один и тот же механизм, а «наполнение» галлюцинации может быть любым, равно как и сопровождающий вазомоторный антураж, однако в традиционной йоге, в отличие от исихазма, содержание медитации не программируется!
«О внимании можно говорить либо как о свежей идиосинкразической (непосредственной) реакции индивидуума на уникальные свойства объекта, либо как о попытке индивидуума подчинить внешнюю реальность некой предустановленной в сознании... классификации. Во втором случае мы имеем дело не с познанием мира, а с распознаванием в нём тех черт, которыми мы сами же и наделили его. Такого рода „познание“ слепо к динамике, к флуктуациям и новизне, это скорее рационализация прошлого (предварительного) опыта...» (117, с.287).
Единожды случившийся у аскета «пробой» (переживание благодати) в дальнейшем происходит проще, поддержание мастерства в самадхи также во много раз легче, чем наработка.
Итак, если непрерывная молитва христианских аскетов (и не только, вот буддийский пассаж: «...Точно зная, что есть благо, он (монах) очищает ум от сомнений», «Дигха-никая», III, 49) ведёт к фантомной реальности, возгоняемой подвижником, то йогину открывается часть подлинной конфигурации мировых взаимосвязей.
Если йога обеспечивает системный прирост информации, увеличивающий «калибр» личности, то благодать мистического христианства — информационно нулевое состояние, мираж суженного до предела сознания, и миражу этому присвоен статус окончательной истины.
Переживание самадхи также имеет «вкус» завершённости, и это понятно: субъект ощущает неразрывное единство с миром, частью которого является всегда, независимо от того, жив он или мертв.
«Синергия, соработничество Божественной и человеческой энергий — ключевой момент всей икономии Богообщения» (с.127). «И Бог и человек встречаются в сфере личности» (с.128). В благодати сознание встречается не с реальным Богом, но с представлением о нём, что подтверждают слова Мейстера Экхарта: «Дай нам Бог так томиться по Господу, чтобы это заставило его Самого родиться в нас!»
«Во всех своих проявлениях — походке, телесной позе, дыхании и т.д. — (буддийский — В.Б.) аскет должен обнаружить „истины“, провозглашённые Учителем; иначе говоря, он превращает все свои движения и поступки в предлог (материал) для медитации» (225, с.224). Подобная технология гораздо круче «умного делания», это тотальное программирование — буддийский монах всегда, везде и во всём воспринимает мир и действует в нём с привязкой к четырём «благородным истинам».
Возникает вопрос о следствиях обожения, явленных внешнему миру, и тут можно снова обратиться к Экхарту: «Если в какой-нибудь душе есть Божья благодать, то как ясна эта душа, как подобна Богу, как сродни Ему! И всё же она никак не действует... Благодать не действует... не совершает никакого дела, она слишком благородна для этого: действие так же далеко от неё, как небо от земли» (Налимов: «Реальность нереального», с.154). Экхарт ясно видел специфику благодати, вынужденно «брезгливой» к окружающему, что как бы объясняет её абсолютную камерность и бесполезность.
«...Устремление к благодати... должно сохраняться, подтверждаться, самовоспроизводиться всегда» (с.129) — вот цель жизни аскета.
Отцы отмечают, что природа благодати исключает возможность форсированного её получения: «Когда человек, измаявшись, бросает свою самодеятельность и, имея ум свой нагим от раздумий и помышлений, весь повергается перед Богом (Григорий Синаит), то вот таким он оказывается прозрачен для благодати».
Если в подвижничестве сознание очищается в результате полного изъятия аскета из социума, то йога обеспечивает ментальное молчание только на время практики. Более того, в средство самонастройки и очищения могут быть превращены некоторые виды сравнительно простой деятельности (Карма-йога).