Зурмински Арно
Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Арно Зурмински
Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Перевел с немецкого Владимир Крутиков
Эту книгу можно назвать
"Последней книгой о войне"
Рассказ о детстве в глухой немецкой деревне в тридцатые-сороковые годы уже ушедшего века и заодно о жизни и многовековой истории целого края. Война отнявшая все - и родителей, и родной дом, и даже возможность жить на родной земле. Повествование, полное сочувствия и к победителям, и к побежденным. Перевел с немецкого Владимир Крутиков. СПб, 1996. 255 стр.
(C) 1974 Arno Surminski
(C) 1980 Hoffmann und Campe Verlag, Hamburg
(C) 1989 Русский перевод, Vladimir Krutikov, Houston, TX
Подписано в печать 14.05.96
Тираж 500 экз.
Отпечатано в РПМ Библиотеки Российской АН
Санкт-Петербург, Биржевая линия, 1
Схватки начались к полудню. В доме у Штепутата висел один из трех телефонов деревни Йокенен, так что он сам позвонил в Дренгфурт единственной акушерке, принимавшей роды в маленьком городке и окружающих деревнях, если только детей не приносили аисты из бесчисленных окрестных прудов. Всего год назад эта женщина ходила по деревням пешком, но недавно новые власти, которым нравилось, чтобы на свет появлялось много детей, снабдили ее велосипедом. Правда, много ли пользы от велосипеда в глуши Восточной Пруссии? В лучшем случае на нем можно проехать по Ангербургскому шоссе, что идет через Дренгфурт мимо деревни Йокенен в Коршен. На проселочных же деревенских дорогах, размытых дождями или занесенных снегом, смотря по времени года, велосипед скорее обуза, чем помощь.
Но все-таки велосипед! Штепутат утешался мыслью, что на шесть километров от Дренгфурта до Йокенен у акушерки уйдет не больше чем полчаса. Услышав стоны Марты в соседней комнате, он было подумал, уж не выложить ли двадцать марок, чтобы акушерка приехала на автомобиле. Но нет, в Йокенен это было невозможно. Йокенцы засмеяли бы его, если бы он поднял столько шума из-за рождения ребенка. В Йокенен детей рожали во время полдника среди снопов овса или за доением коров.
Она обещала приехать в час. Давай же, кати на своем велосипеде! Вытаскивай его на свет Божий, маленького Штепутата, и начнем нашу историю. Это будет история его жизни, а заодно немного истории остальных двух сотен душ йокенцев. Наконец она выехала из дренгфуртского предместья, прокатила по склону холма, мимо работников поместья, которые почтительно снимали свои шапки. А она сидела в седле жесткая и прямая и выглядела даже сердитой, как какой-нибудь чиновник.
В ожидании акушерки Карл Штепутат не знал, куда деваться. В мастерской ему не сиделось. Подмастерье, старый мазур Хайнрих, для разговора о рождении детей не годился. Он в этом понимал не больше, чем в ощупывании кур. Нет, Штепутату нужно было выйти на воздух. В соседнем огороде Марковша, невзирая на полуденную жару, копала молодую картошку. Штепутат перелез через изгородь, прошел по бороздам среди засохших картофельных кустов, остановился возле старухи.
- Марта легла, - сказал он.
Марковша, сама мать четверых взрослых и троих умерших детей, разогнулась.
- Сейчас приду, мастер, - откликнулась она и стала вытирать передником запачканные землей руки. У Штепутата полегчало на душе. В таких случаях женщинам лучше быть в своем кругу. Это дело женщин, матерей.
Штепутат качал воду огородным насосом, Марковша мыла руки. Когда она зашла в его дом, он успокоился и отправился в сад к пчелам, которые в это время наполняли соты медом со второго укоса клевера. Он заглянул в ульи, внимательно осмотрел их. Если продержится хорошая погода, через неделю можно будет отгонять мед. Это было бы кстати. Мед нужен, чтобы сделать медовую водку, а водка для крестин.
Марковша пела песни про Господа Иисуса. Ее пронзительный дискант перекрывал гудение штепутатовых пчел и стоны Марты, доносившиеся из открытого окна спальни.
- Спой что-нибудь повеселее, матушка Марковски, - крикнул ей Штепутат.
Вот как, что-нибудь повеселее? Что же веселого в Йокенен? Даже в самых веселых песнях всегда есть что-то грустное. Как там поется в этой "Внизу на мельнице" или "Красавица садовница"?
Штепутат сидел на камнях среди первых зацветших астр, а пчелы ползали по его рукам. Они уже давно бросили его жалить. Нет, не легко было человеку почти пятидесяти лет от роду становиться отцом в первый раз. Его первая жена умерла вскоре после великой инфляции - как считали, от малокровия. Десять лет он жил один, шил с мазуром Хайнрихом костюмы и галифе для господ из поместий, для офицеров, ландрата из Растенбурга, санитарного советника Витке из Дренгфурта, для богатых крестьян из Мариенталя и Вольфсхагена, которым хотелось не отставать от господ.
Что побудило его жениться еще раз? Мысль, что придется умереть без потомства, и все усиливающиеся после сорока лет боли в желудке, от которых перестал помогать даже содовый порошок. Да и прострел, который регулярно возвращался и все больше требовал массирующих женских рук, компресса из горячей картошки. Как-то поздним летом он отправился на праздник стрелкового общества в Мариенталь, где познакомился с Мартой. В ноябре была свадьба, а сейчас в августе она вот-вот разрешится сыном или дочерью. Это уж как угодно небесам.
Подмастерье Хайнрих потерпел еще полчаса. Так как в кухне не было никакого движения и только слышалось монотонное пение Марковши, он прокрался из мастерской мимо гостиной на улицу. На почтительном расстоянии от роящихся пчел он остановился.
- Мастер, - сказал он. - Уже почти час, а про обед и не слыхать.
- Поди на кухню и возьми что-нибудь, - ответил Штепутат.
Это было легко сказать. Пока Хайнрих копался на кухне, доставая из шкафа сало, на него набросилась старая Марковша.
- Нечего вам, мужикам, делать на кухне, - закричала она и замахнулась на него скалкой.
- Но человеку нужно поесть, - возразил Хайнрих.
Марковша взяла у него нож. Отрезала кусок сала толщиной почти с ладонь. Кусок хлеба. Потом открыла дверь на улицу, как открывают для собаки, которую хотят выгнать из комнаты. Кухня не место для мужчин, а уж сегодня тем более. Уже за дверью Хайнрих вспомнил про свой дар двуязычия и отвел душу по-мазурски. Полегчало.
Ну уж теперь она могла бы и приехать, эта дренгфуртская акушерка. Об этом подумал и Штепутат, хотя у него еще оставалось немало хлопот с пчелиным роем, поднявшимся вместе с маткой на развилку дикой груши. Он между делом посматривал в сторону Ангербургского шоссе, развесистые могучие дубы которого четкой линией разрезали горизонт пополам. Время от времени по улице громыхал запряженный четверкой рыдван, производя единственный шум в полуденной жаре деревни Йокенен. Потом вдруг поднялась такая пыль, как будто в деревню входил эскадрон казаков. С поля, степенно покачиваясь, шли заваленные ржаными снопами возы. Страдная пора в Йокенен. И жаркое лето, лето 34-го года. Телеги стучат с шести утра и не затихают до захода солнца. Обширными были они, йокенские нивы. Они тянулись от Ангербургского шоссе до самой границы округа в сторону Мариенталя, а в сторону Вольфсхагена - вплоть до темной опушки леса. Бесконечное желтое море.