Не только аисты платили новому времени свою дань. В школе Клозе приучал детей к немецкому салюту.
- Хайль Гитлер, хайль учитель, - кричали они каждое утро.
Это привилось безболезненно. Дети научили своих родителей, и только старики никак не могли привыкнуть к этому "хайль". На них никто не обижался. Карл Штепутат не вел список людей, отказывавшихся от немецкого салюта. Майор стоял бы первым в таком списке, на каждое приветствие он молча отвечал легким поднятием руки. Большего никто и не мог ожидать от хозяина поместья Йокенен.
Штепутату - еще один знак нового времени - вместе с окружным бюллетенем четыре недели присылали бесплатно "Народный наблюдатель". После этого подписка на газету стала патриотическим долгом. Так же было и с газетой "Штурмовик", но тут уж Штепутат уклонялся от выполнения своего долга гораздо дольше. В то время как "Бюллетень" оставляли и собирали в подшивку, остальные газеты Марта только приветствовала как полезную бумагу для растопки, для выстилания полок в кухонном шкафу и как скрытый резерв для уборной.
Так, не спеша, происходило перекрашивание деревни Йокенен из черно-бело-красного в коричневый цвет. Но рожь в полях оставалась желтой, как и в течение сотен лет до этого, а аисты черно-бело-красными. Солнце, как всегда, всходило над Мазурскими озерами и погружалось во Фришскую лагуну. Лето по-прежнему было жарким, а зима холодной. Аисты продолжали возвращаться весной, а за ними ласточки. Говорили, что в мире свершаются великие перемены, а на самом деле на вечную картину попало всего лишь несколько коричневых клякс. Можно было без особых волнений наблюдать за новой суетой. Все это казалось таким поверхностным, преходящим по сравнению с тем, что было между Вислой и Мемелем всегда.
Кого еще стоит вспомнить, говоря о Йокенен? Нужно рассказать а Самуэле Матерне, который каждую неделю появлялся в деревне со своим товаром. Сворачивал с шоссе на цыганской тележке, запряженной косматой литовской лошадкой. Громыхал по йокенскому булыжнику. Нужно ему это было - разъезжать по деревням? У него была текстильная лавка в Дренгфурте возле рынка, рядом с автобусной остановкой. И ведь это был его выходной день, когда он пускался в путь. Он любил уютное дребезжание тележки и спокойствие вокруг, когда он мог говорить со своей лошадью по-литовски. В сущности, в эти дни дохода не было никакого, потому что, пока Самуэль путешествовал, его экономка Мари в Дренгфурте обычно ничего не продавала в лавке, так как Самуэль не разрешал ей продавать ниже назначенных цен. Это не нравилось ни дренгфуртцам, ни крестьянам из окрестных деревень. Покупая у Самуэля, людям хотелось поторговаться, выгадать и поговорить - сделать все, как полагалось.
Самуэль Матерн грохотал по улице деревни Йокенен. Дети бежали следом за ним и кричали: "Еврей приехал! Еврей приехал!" Это говорилось без всякой задней мысли, и Самуэль никогда не сердился. После хорошей сделки он бросал детям леденцы. Кнута у него не было, он ни за что бы не стал оскорблять кнутом своего литовского друга. Зато ему нечем было помешать детям цепляться к его повозке, показывать ему нос или кричать вслед дразнилки по поводу его лысины и большого живота.
Перед домом Штепутата Самуэль Матерн остановился, достал из-под брезента два рулона материи и пыхтя потащил их вверх по дорожке.
- Доброго вам здоровья, сударыня, - приветствовал он Марту и отвесил такой глубокий поклон, что рулоны почти коснулись земли.
- Мужа нет дома, - заявила Марта, а маленький Герман поднял голову от своих кубиков, удивляясь, что его мама обманывает. Карл Штепутат всегда велел Марте говорить, что его нет, когда приезжал Самуэль. Он сам себе не признавался в этом, но в нем был какой-то страх, что он просто не может устоять перед коммерческим талантом Самуэля Матерна. Даже при самых выгодных покупках его все время мучило сомнение, не перехитрил ли его в конечном счете маленький еврей.
- Ничего, я подожду, - добродушно ответил Самуэль. Штепутат не простит ему до конца своих дней, если он не увидит этот материал. Только что поступил из Англии. Самуэль лично привез его из Кенигсберга. Лучшего материала нет во всей провинции. Именно этот материал он продал на выходной костюм обер-президенту в Кенигсберге, и партийный секретарь Краузе в Дренгфурте тоже взял кусок. А это два последних рулона. Что будет потом, знает один Господь Бог. Лично Самуэль весьма сомневается, чтобы такой хороший материал еще раз поступил из-за моря.
Марта спокойно слушала все это, продолжая месить тесто для хлеба. Закончив деловую часть, Самуэль принялся рассказывать истории о своих поездках по Литве. Ну, это уже было как раз для Германа! О том, как в литовском лесу Самуэль одолел кабанов, грозивших перевернуть его тележку. Или историю о литовском волке, который от голода сам себя съел. А еще Самуэль поймал самого большого в Прибалтике карпа - в деревенском пруду прямо возле границы, совсем недалеко от Тильзита.
Терпение его было беспредельным. В конце концов, Карл Штепутат, которому вся ситуация стала казаться уже совсем глупой, вылез в окно собственного дома и зашел через входную дверь.
- Покупать ничего не буду, - сказал Штепутат при виде маленького еврея.
Это категорическое заявление, казалось, было только сигналом для Самуэля, чтобы пустить в ход дремавшие в нем силы. Он подхватил свои рулоны и побежал следом за Штепутатом. В материях Самуэля скрываются таинственные силы. Они мягкие, как зад молоденькой девушки. На них клеймо качества английского короля. Подобного костюма еще не было ни у кого во всем немецком рейхе, кроме господина обер-президента в Кенигсберге. И все это за какие-нибудь несчастные девяносто пять марок!
Но Штепутату этот материал не нужен.
Исключается! Такому знаменитому мастеру понадобится хороший материал! Может быть, прямо завтра придет приличный господин, владелец поместья, даже граф, а у мастера Штепутата нет материала такого качества!
Тут Штепутат допустил ошибку. Он позволил Самуэлю втиснуть сукно ему в руки. Только потрогать. Неплохо, но не стоит девяносто пять марок. За этим последовал второй промах. Штепутат сказал: