- Уходишь? Давай, уходи, больно нужна...
- Нужна, нужна, нужна... - отзывается эхо из сумерек коридора. Тает.
Скачет кошка по дорожке, у нее хромые ножки, у нее больные ушки, не удержится старушка. Прыг-скок, черный бок, скок-прыг - залезай старик, забирайся девица, слышишь, как метелица стонет-плачет-рядится, повторяет, кажется, слово это странное:
- Йоллоканне, Йоллоканне...
Вот подвинется старушка, сядешь кошке на макушку, в ушки вцепишься руками и поедешь в Йоллоканне.
Сережа уже давно не плакал, только изредка шмыгал носом, да и то тихо-тихо, и дышать старался тоже тихо, и рот ладонями зажимал, когда какая-нибудь из теней подползала к кровати слишком близко. Тогда ему казалось, что еще немного и увидят, услышат, унюхают, сообразят, где он прячется. А если это случится - одеяло не спасет.
Стукнуло окно, протяжно заскрипела дверца шкафа, выпуская две черные полосы, которые, дотянувшись до кровати, звериными лапами легли на простыню. Сережа глубоко вдохнул, из последних сил удерживая крик, повторяя про себя:
- Нету ничего, ничего нету, мама говорит, что нету...
Слева, у окна, зашелестело, потом упало, с грохотом скатилось вниз, разбиваясь стеклянным звоном, фыркнуло и дернуло простыню. Сережа закричал, вскочил, путаясь в одеяле, бросился из комнаты и, ударившись в запертую дверь, заплакал, а в штанишках стало мокро.
Но дверь вдруг открылась, сама, с той стороны, и мама сонным голосом спросила:
- Что случилось? Сон плохой?
Он ничего не смог объяснить, только икал, размазывая сопли и слезы по лицу, и думал, что когда мама уйдет - а мама обязательно уйдет - спрятаться больше не получится.
- Господи, да ты описался? - из маминого голоса исчезла сонливость, теперь он был раздраженным и усталым. - Тебе шесть лет, Сережа, а ты писаешься в кровать. Да кому ты такой нужен будешь, а?
Больше она ничего не сказала, мама сердилась, мама не стала бы слушать про тени и звуки, и только сказала бы, что такому взрослому мальчику, как он, пора бы уже перестать придумывать всякие глупости.
Она ушла, выключив свет и прикрыв дверь. Звуки ее шагов медленно растворялись темнотой, как и сладко-молочный, нежный мамин запах, и Сережа, закрыв глаза, вытянулся в постели, вцепился в одеяло и сказал себе:
- Вас не существует.
- Тук-тук-тук... тук-тук-тук... - донеслось из угла. И уже веселее, радостнее. - Тук-тук, здравствуй друг!
Дудки воют, барабаны нас зовут на Йоллоканне, собирайся же народ, там веселье круглый год. Ворон черный кругом кружит, ворон с небом дружбу дружит, тайну ворон ворожит и дорогу сторожит. Кто пойдет по той дороге, тот сломает себе ноги, ворон выклюет глаза, сказано - туда нельзя.
- Тише, все хорошо, засыпай.
- Мне страшно.
- Ну я же с тобой, чего бояться?
- Слышишь?
- Слышу, это ветер, всего-навсего ветер. Ему там холодно и он к нам просится, но мы не пустим, зачем нам ветер? Закрывай глаза...
- А там что? Вон там, в углу, видишь? Шевелится...
- Да это просто тени, вон, тополь за окном. Ветер качает ветки, вот и кажется, что тени живые. Давай я свет включу?
- Не надо. Обними меня, пожалуйста.
- Обнимаю, а ты глаза закрывай и... хочешь, колыбельную спою? У меня, правда, голос такой, что и твои тени испугаются...
Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, и глаза не закрывай - я слежу, ты так и знай. Кошкой сяду на подушку, загляну в глаза и душу, я тебе скажу на ушко - ты не слушай, ты не слушай: врет он все и мягко стелет, а заснешь - так вмиг с постели, и к другой, что где-то рядом, та - нужнее, та - нарядна. Ты ж, слезами утираясь, в Йоллоканне собирайся.
- Нет, не правда, не правда, я не хочууу...
- Тише, милая, я здесь. Здесь я... все, нету больше кошмаров, нету... конечно, я тебя люблю. Очень люблю. Никому не отдам.
Вредный-вредный-вредный, злой, рассчитаемся с тобой. Мы вернемся, так и знай, годы в руки собирай, с ними страха и обиды, вот тогда мы будем квиты.
... Что? Машка, плохо тебя слышу? Да тут ветер такой, что прям до костей. Возвращаться? Да ну их всех... это не они меня выгнали, я сам ушел! Ну и что, что предки? Да видал я их всех знаешь где? И не ругаюсь я. Да, кричу, ну так ветер же! Да нормалек все будет, на вокзале перекантуюсь ночку, а там Пашка вернется, у него и зависну. Да ну, подумаешь... ложил я на них! Да будь моя воля, я б вообще убрался куда-нибудь, чтоб ни одна занудная сволочь не нашла... о, Машка, тут такая зверятина, погоди, ща щелкну, сама увидишь. Собака баскервилей, мать ее... да не, не страшная, жрать, наверное хочет... эй ты, иди сюда.