– Валькирии не спустятся за мной, – прошептал он. – Но Хель… Я вижу ее лицо. Каждый раз, когда я закрываю глаза, оно стоит передо мной.
Я оставил его лежать и вышел. Фенрир побежал следом. Двор завалило снегом, так что мне пришлось расчистить его, чтобы приняться за работу. Я достал особое орудие плотника, Хальвдан называл его «тесло» – оно выглядело как обычный топор, но лезвие было насажено поперек топорища, как у кирки. Им было удобно грубо обтесывать доску, а уж потом можно было браться за плотницкий топор с широким, скошенным лезвием. Вот и сейчас я взялся за тесло и принялся обтесывать расколотые половинки бревна, которым предстояло стать корабельными досками.
К этому времени год уже вступил в свою самую темную пору. Последние охотники покинули торжище, я видел, как они уходили, скользя на своих длинных лыжах. Стих звон в кузне, а янтарщик уже не сидел у своего дома, склонившись над золотистыми комочками. Лед в заливе укрыло снегом, а деревья вокруг двора Хальвдана тянули к небу голые ветви; мне казалось, они походят на руки, застывшие в попытке дотянуться до последних лучей солнца.
Наверное, на меня подействовало то, что вокруг не было ни души. А может, мысль об умирающем старике в доме. Во мне поднялась волна ужасной тоски, и я застыл с теслом в руке над своим бревном. Она захлестнула меня с головой, тело обмякло, и я упал на колени. Перед глазами всплывали картины: труп Ульфхама на берегу, последние шаги отца. Я вновь видел, как горит наш дом, ощущал жесткие руки на своих плечах. Изо рта вырвался сдавленный крик, меня затрясло. Я вновь почувствовал удары молота, которым загоняли болт в затвор рабского ошейника, и ухватился за него обеими руками, пытаясь сорвать его с себя. Когда я понял, что ничего не выходит, я кинулся к кораблю и начал биться затылком о форштевень. Фенрир залаял, не понимая, что со мной. Я и сам этого не понимал. Все, что я знал, – это то, что хочу на свободу. Хочу прочь отсюда. Хочу домой.
Я бился головой о форштевень, покуда безумие не оставило меня. Тогда я свалился без сил и остался лежать на снегу. Не помню, сколько я пролежал так. Но вдруг на дворе появился Свейн, сын хёвдинга, верхом на лошади. Он взглянул на меня с высоты своего седла, направил лошадь к недостроенному кораблю и объехал его кругом, внимательно изучая. Затем он вновь исчез в лесу.
Тем вечером солнце зашло рано. Когда мы с Фенриром вернулись в дом, Хальвдан по-прежнему лежал, уставившись в потолок. Так он и лежал, пока я раздувал огонь в очаге и ставил воду. Он что-то бормотал себе под нос, иногда кашлял, его начинала бить дрожь, а потом вновь застывал в безмолвии с широко раскрытыми глазами. От еды он отказался, но, когда я спросил, не налить ли ему пива, к старику вдруг вернулись силы. Он поднялся на локте, взглянул на меня мутными глазами и серьезно кивнул. Я налил пива в одну из его кружек и поднес ему. Хальвдан знатно к ней приложился, а затем вновь застыл как мертвый. Потом он прохныкал, что я должен подойти к нему поближе.
– Слушай, – сказал он, ухватив меня за руку дрожащей рукой. – Не старей. Умри на поле брани. Обещай мне это, парень.
Я ответил, что такую клятву сдержать будет трудно, ведь я – раб. Рабы же не сражаются в битвах. Но Хальвдан, наверное, не услышал моих слов, его глаза вновь блуждали, хватка на моей руке ослабла, и он застыл, обмякнув. Мне пришлось приложить ухо к его губам, чтобы понять, дышит ли он.
Хальвдан валялся в горячке. На следующее утро он пробормотал, что мне следует отправиться к кузнецу, заказать еще заклепок на случай, если тот решит уехать с торжища на зиму. Так что я прихватил Фенрира и пошел к кузне, она располагалась прямо у причалов. Кузнеца звали Рольф, он был немногословным человеком. Когда я сказал ему, что нам нужны еще гвозди, из его густой бороды донеслось только: «Еще серебра». Он скрестил на груди могучие руки и исподлобья взглянул на меня.
Мне не удалось передать Хальвдану его слова. Старик хрипел на своей лежанке и не слышал, что я говорю. Я сел на стул рядом с ним, думая, что вот сейчас горячка его доканает. Но, похоже, Хальвдан был на удивление крепок, и поздно вечером ему стало лучше. Он ничего не говорил, только тяжело дышал. Жар наконец спал, дрожь утихла, на лбу больше не проступала испарина.
На следующий день приехал Свейн. Падал снег, сын хёвдинга закутался в синий плащ, обитый волчьим мехом. Я по-прежнему возился с той доской, которую начал накануне. Одну сторону я уже почти закончил, она стала плоской и гладкой, и вскоре мне предстояло повернуть доску и начать обтесывать ее с другой стороны. Свейн зашел к Хальвдану, но скоро вышел и взобрался в седло. У него был большой белый жеребец с заплетенной гривой, на правой лопатке виднелась выжженная руна – клеймо хёвдинга.