Хотя мне тогда было всего двенадцать, я понимал, что он хочет мне сказать. Я опустил взгляд на свой кусок рыбы, в надежде, что он замолчит. Это была угроза. Если я попытаюсь бежать, меня убьют.
– В мире три рода людей, Торстейн. Ярлы, свободные люди и рабы. Все мы потомки Хеймдалля, родоначальника всех родов, племен и народов на земле. Как ты думаешь, Торстейн, что ты за человек?
– Он вовсе не человек, – хмыкнул второй мужчина. Его звали Стейнаром, но тогда я этого еще не знал. – Он всего лишь мальчишка.
– Нет, он уже человек. Мужчина, – возразил Хальвдан.
Тут я вновь заметил трехногую собачонку. Пока мужчины разговаривали, она приковыляла с улицы ко двору Хальвдана, но не осмеливалась подойти к столу.
– Снова она, – сказал Рагнар. – Не надо ей ничего давать. Сама уйдет.
И тут на меня что-то накатило. В первый раз с тех пор, как я стал рабом, я почувствовал, что страх, поселившийся во мне, отступил. В руке я держал исходящий паром кусок рыбы и чувствовал на себе взгляды мужчин. У Рагнара в глазах появилось раздражение, он сжал кулаки. Но я ответил ему прямым взглядом, и кусок из моей руки шлепнулся на щепки, прямо перед мордой маленькой трехногой собачонки. Та немедленно ухватила рыбу и улепетнула.
Рагнар перегнулся через стол и ухватил меня за предплечье, но старик положил ладонь на его кулак и покачал головой. Тогда Рагнар разжал руку, поднялся и ушел прочь.
После трапезы двое мужчин ушли, а Хальвдан забрался в свою хижину. Сквозь открытую дверь я видел, как он сидит за столом с кружкой в руке. В первый раз с тех пор, как мою шею обхватил рабский ошейник, мне представилась возможность бежать. Никто не сторожил меня, и я мог бы убежать в лес на расстояние нескольких полетов стрелы, прежде чем старик бы успел выбраться из хижины и поднять тревогу. Я сделал несколько шагов к опушке леса, зная, что там, в тенях, меня ждет свобода. Но бежать я так и не осмелился.
– Мудрое решение, – сказал Хальвдан, когда я зашел в хижину. – Тебя бы нашли еще до зари.
Он сделал большой глоток из своей кружки. Так он просидел до позднего вечера, пока кружка не выпала у него из руки, а голова не свесилась на грудь.
Я провел ночь на шкуре у очага. Похоже, старик устроил там место для ночлега, но сам он спал на лежанке у стены, она была застелена одеялами, резко пахнущими потом. Наверное, он бы лег там, подумал я, если бы не захрапел прямо за столом.
В ту ночь мне снился брат. Он стоял на носу корабля. Его темные длинные волосы падали ему на спину. Взгляд был устремлен вперед, и тут я будто бы вселился в его тело и смотрел его глазами. Над горизонтом расползалась полоса тьмы, она все ширилась и превратилась в тысячи боевых кораблей.
Я проснулся на рассвете. Поднялся и вышел во двор. Оттуда был виден залив и корабль, идущий прочь от гавани. Это были исландцы. У них на борту оказались мальчишки, гнувшие спину на веслах вместе со мной. Мне не суждено было больше увидеться с ними, и я так и не узнал об их судьбе.
3
Предсказание
Отец никогда не рассказывал много о своем прошлом. Но мы с братом понимали, что на его долю выпало много горя. Сыновья бонда говорили, что он был воином, разъезжал и убивал людей по приказу ярла Хладира из Трёнделага, об этом рассказывал им их отец, но и он был немногословен, когда речь заходила о таком. Мне всегда думалось, что они оба участвовали в походах викингов, так как отец иногда отправлялся в усадьбу, и они с бондом сидели за длинным столом, мрачно поглядывая в свои пивные кружки, и толковали о прошлых временах, а сыновьям, женщинам и слугам в это время было велено держаться подальше. Я чуял, что эти двое заключили своего рода соглашение; меня и Бьёрна нередко отправляли в усадьбу за мешком зерна, репы или даже за кринкой меда – бонд о нас не забывал, мы не голодали. Но должен ли отец взамен вести наблюдение за фьордом или это была своего рода плата за то, чтобы отец держался подальше от усадьбы, я так и не выяснил. Говаривали и то и другое. Об отце вообще ходило много слухов, но сам он хранил молчание. Мы узнали, что мать умерла, рожая меня, она была красивой женщиной, и скорбь по ней чуть не убила отца. В последние дни ее терзала лихорадка, и я сам чуть было не заразился и не последовал за ней. Когда отец говорил об этом, он всегда держал меня за руку, смотрел в глаза и добавлял: не смей только думать, что ты в чем-то виноват. Норны прядут нити жизни и мужчинам, и женщинам – мы не можем ничего изменить.