– Это пир искусства и его деятелей, – сухо ответил он. – Я приглашен потому, что мои работы выставлены в Лидсе. Какой тебе-то интерес ехать туда?
Лотти достала из кармана теннисной блузы лиловую ленточку и перевязала ею сзади шелковистый водопад неординарно и почему так странно вела себя Дженни, когда она рассказывала ей об этом. И уж точно оставалось для Роуз непонятным, как это Гарри, который так часто обменивался с ней насмешливыми взглядами, если Нина начинала с пафосом говорить о Лондоне или о своем колледже, теперь взял да и влюбился в Нину. Он явно в нее влюбился, иначе не целовал бы с такой страстью.
Пчела начала кружить в опасной близости от ее лица. Роуз разжала руки и отмахнулась от пчелы. Ей не хочется, чтобы Гарри любил Нину, потому… потому…
Роуз попыталась привести мысли в логический порядок, но не смогла.
Пчела перелетела на колокольчик. Две маленькие птички, о чем-то оживленно чирикая, уселись на ближайший кустик вереска.
Почему она не могла вести себя так? Потому что не^, хотела? Или потому что боялась?
Ответ пришел почти немедленно. Да, она боялась И в этот момент четкого самопознания Роуз поняла при чину страха.
Кажется, время остановилось. Пчела улетела. Птич ки на кустике вереска примолкли.
Роуз неловко поднялась на ноги. Как же она не сообразила раньше? Как могла она оценивать свою дружбу с Гарри так же, как отношения с Микки или дружбу с Дженни и Лотти?
Роуз оцепенело уставилась на далекие крыши Илк-ли, понимая, что даже если она верно разобралась в своих чувствах, это ничего не меняет. Такие поразительно красивые молодые мужчины, как Гарри, не влюбляются в девушек с рыжими волосами и глазами, как у пекинского мопса. Они влюбляются в таких, как Нина. Девушек головокружительно красивых и грациозных.
своих длинных волос. Она хотела быть там из-за него – так приятно купаться в лучах хотя бы чужой славы. «Выдающийся талант» – так писал о Ноуэле ведущий отдела искусств в «Йоркшир обсервер». И еще: «Молодой человек, чьи работы отличаются великолепной экспрессией».
– Потому что у меня больше опыта участия в официальных приемах, чем у тебя, – с неподражаемой уверенностью заявила Лотти. – Когда мама умерла, я часто сопровождала папу на приемы. Он уверяет, что это делало их менее скучными.
В глазах у Ноуэла вспыхнула смешливая искорка. Лотти было восемь лет, когда умерла ее мать. Если дядя Уолтер начал брать ее с собой на званые обеды в таком до смешного раннем возрасте, неудивительно, что она такая уверенная в себе и не по годам развитая.
– Осмелюсь предположить, что это ты делала их менее скучными, – сказал он, – но сегодняшний прием ориентирован на искусство. Там будут покупатели произведений и торговцы ими, и прием вряд ли окажется скучным. По крайней мере для меня.
Глаза их встретились. У Лотти они были просто необыкновенные: ясные, чисто серые, с очень черными зрачками.
– Так возьми меня, потому что я интересуюсь искусством, – упорствовала она.
Ноуэл улыбнулся – ему стало еще забавнее. Лотти интересуется искусством, это что-то новенькое, ведь все, что она о нем знает, можно уместить на обороте почтовой марки.
– Нет, – ответил он, отлично зная, что из всех членов семьи только он может говорить ей «нет». – Если бы я и взял кого, то Нину. Ты заглядывала в последнее время в ее альбом с эскизами? Все нарисованные ею фигурки точь-в-точь похожи на тебя.
Лотти растерянно моргнула, настолько удивленная, что даже забыла на время о своих усилиях убедить Ноуэла взять ее с собой.
– На меня? Но зачем она так делает?
Лотти нахмурилась. Они не сошлась с Ниной так близко, всем сердцем, как вышло у нее с Роуз. Ей не понравилось, что во время первого визита в Крэг-Сайд Нина совершенно им не восхищалась и вела себя так, словно привыкла к подобным домам, в то время как в действительности жила в брэдфордском фабричном коттедже. Возмущал Лотти и тот факт, что Нине, всего на год с небольшим старше ее, было позволено жить без особого присмотра в Лондоне и пользоваться полной свободой, в то время как она, Лотти, находясь под неусыпным надзором отца, могла об этом только мечтать.
Лотти нахмурилась еще сильнее. Может, Нина хочет высмеять ее? Фигурки, о которых упомянул Ноуэл, – это нечто вроде вешалок для одежды, придумываемой Ниной, и хотя Ноуэл думает иначе, все равно нет ничего лестного в том, чтобы выступать на рисунках в роли таких «вешалок».
Совсем другое дело, если бы Ноуэл попытался уловить сходство и воплотить его в изображении! Лотти приняла более удобную позу, усевшись на корточки.
– Папа хотел бы, чтобы ты написал мой портрет, – заявила она, прекрасно понимая, что, если отец и не выражал подобного желания, он сделает вид, будто идея давно уже засела у него в голове.
Ноуэл повалился на спину, испуская стоны притворного отчаяния. Лотти, прекрасно понимая, что если вдохновит Ноуэла, то заполучит его на несколько недель, а может, и месяцев, улыбнулась ему милой улыбкой ласковой кошечки. Он может начать портрет хоть завтра и работать над ним каждый день до конца каникул. Потом, когда они всей семьей поедут в Лондон на время коронации, она попросит отца, чтобы он позволил ей пожить в доме на Баттерси. Ненадолго, конечно, – этого он никогда не допустит, – но хотя бы до того времени, когда портрет будет окончен.
Какое-то движение привлекло ее внимание к довольно отдаленному участку подъездной дороги. Прищурившись от солнца, Лотти убедилась, что приближается Роуз. Даже не дав себе минуты удивиться тому, где же была до сих пор Роуз, Лотти вскочила, замахала обеими руками в пламенном приветствии и закричала радостно:
– Иди скорей! Нам надо сыграть! Мы успеем до чая, если начнем прямо сейчас!
Глава 9
Сара Торп подъехала на своем велосипеде к стоянке возле узкого прохода, который вел от Аллертона через лес в долине Челлоу к верхней части Хоуорт-роуд. То было место постоянных встреч Сары и Уильяма, потому что оно находилось ближе всего к уединенному сельскому уголку, принадлежащему Западному Брэдфорду. Двадцать минут приятной прогулки на велосипеде от фабрики, где работала Сара. Потом они с Уильямом медленно шли через лес, а когда с неохотой прощались, дорога Сары к дому в Толлер-лейн все время вела под гору.
Улыбка появилась на губах Сары, едва она слезла с высокого велосипедного седла. Уильям явно ускользнул от партии в теннис, чтобы встретиться с ней, так как он был одет в спортивный блейзер и белые теннисные брюки.
– Привет, милый, ты давно меня ждешь? – спросила она ласково, едва Уильям выступил из тени под деревом, у которого стоял. – Я торопилась как могла, но мне сначала пришлось выполнить одно поручение папы.
Уильям уже спешил к ней и обнял за талию, как только подошел близко.
– Я ждал десять минут, – ответил он, вдыхая запах розовой воды от ее волос и наслаждаясь каждой секундой прикосновения к Саре. – Мне казалось, что прошло десять часов.
Сара прижала ладони к его груди и слегка отклонилась, чтобы видеть его лицо.
– Я должна быть дома к шести, – сказала она, понимая, как он будет разочарован. – Папа сегодня проповедует в Литтл-Хортоне и хочет, чтобы я пошла с ним.
Уильям было подумал, не пойти ли и ему в Литтл-Хортон, чтобы послушать проповедь ее отца, но тотчас отказался от этой мысли. Это могло бы послужить поводом для сплетен, которых они всячески старались избегать, и к тому же вряд ли стоило являться в часовню методистов в костюме для тенниса.
Он неохотно убрал руки с ее талии, зная, что, удержи он Сару на секунду дольше, непременно ее поцелует, а начав целовать, не сможет остановиться.
– Значит, у нас немного времени для разговоров, любимая, – сказал Уильям, беря руку Сары в свою.
Они пошли по узкой тропе, ведя велосипеды свободной рукой.
– А поговорить нам есть о чем, – после недолгого молчания заметил Уильям.
Сара крепче сжала его руку. Она знала, что, если Уильям заговорил таким тоном, как сейчас, его мучит все та же проблема: как рассказать отцу, что он любит Сару и хочет жениться на ней. Легкая тень набежала ей на глаза. Каждая минута, проведенная вместе, была для них драгоценна, и Саре очень не нравилось, что, вместо того чтобы испытывать удовольствие от общения друг с другом, они в конце концов сводили разговор к обсуждению возможной реакции его отца на нее как будущую невестку.