Кстати, о чубах. Даже в провинциальной Йошкар-Оле находились свои битники, которые, чтобы отличиться от основной массы, отращивали чубы. В основном старшеклассники, как правило, из неблагополучных семей. Зрелище было не для слабонервных. Стриженная наголо голова, а впереди чуб, как у Тараса Бульбы, закрывающий время от времени половину лица. Чубатые блатари вставляли себе в рот фиксы, по блатному шепелявили и плевали сквозь зубы. В школьном общественном туалете они иногда по очереди прилюдно занимались онанизмом, передавая друг другу для просмотра карты с голыми страшными тетками.
Такими картами, бывало, спрятавшись от посторонних глаз в каком-нибудь полуразрушенном сарае, играли в "очко" или в "храп" на мелкие деньги. На деньги тогда вообще играли повсеместно. Школьная администрация боролась с этим проявлением мелкобуржуазных наклонностей, но победить не могла. Играли в пристенок, а чаще в "чику". Для “чики” отливали специальные свинцовые бляхи, которыми разбивали "банк" из стоящих столбиком монет, повернутых "орлами" вверх. Монетки, перевернувшиеся на "решки" при попадании бляхи в "банк", разбивший забирал себе, а вдобавок мог еще бить бляхой по неперевернутым монетам, и если они переворачивались на "решку" – это тоже был выигрыш.
На заднем дворе школы случались драки. Дрались один на один, за этим строго следили собравшиеся. Особых травм после таких драк не было, так как кирпичами, палками и прочими подручными средствами пользоваться не разрешалось. А если кто-то все же хватался за кирпич, его быстро обезоруживали, он получал прозвище "псих" и долгое время не мог найти взаимопонимания с окружающими. Но это только в школе. Были в городе места, где дрались по-другому.
Слева – Ленин, справа – Сталин
Мы живем почти не оглядываясь на прошлое, с головой погружаясь в житейские заботы, не замечая в бесконечной сутолоке дней, что мир вокруг нас необратимо меняется. Лишь изредка гуляя по городу и внезапно наталкиваясь на частицу старой, знакомой с раннего детства Йошкар-Олы в виде какого-нибудь чудом уцелевшего деревянного домишки с резными ставнями или "сталинского" толстостенного дома, где некогда жили твои друзья, понимаешь, что с тех пор как ты появился на свет прошло уже довольно много времени, и, хотя жизнь еще не окончена, большая ее часть уже прожита. И ты не прочь бы повторить все сначала, вернуться туда, где молодая мама, живой, здоровый отец, где добрая бабушка печет оладушки, где каждый день длиною в целую жизнь начинается с солнечных зайчиков, прыгающих по пестрому одеялу…
В конце пятидесятых у входа в педагогический институт, где работали мои родители, стояло два больших памятника, выкрашенных бронзовой краской. Слева – Ленин, справа – Сталин. И было два запущенных сквера, разделенных центральным входом в институт. В "сталинском садике" по вечерам собиралась местная шпана. Жиганы постарше щеголяли в яловых сапогах, в которых прятались финские ножики с наборными ручками, или в пыльных широких штанах и вельветовых куртках с накладными карманами. Они курили папиросы, пуская дым кольцами. Младшие были на побегушках, старшие корчили из себя блатных. Днем эта публика, если не училась и не работала, то пряталась по курятникам, валяясь на отделенных дощатыми перегородками старых топчанах. Даже патефоны были в сараях, заполнявших все пространство между жилыми домами: "В парке Чаир распускаются розы…"
Впрочем и милиция не дремала. Все время устраивались какие-то облавы, черные "воронки" подъезжали, меж сараев бегали люди. И в "сталинском садике" навели порядок, лишние кусты повырубили, скамейки поставили, милиция какое-то время дежурила, чтобы, не дай Бог, с кого-нибудь часы не сняли.
Жили мы в деревянном доме позади института. За домом начиналось колхозное картофельное поле, чуть дальше за высокими деревянными воротами располагалась сельхозопытная станция, куда мама брала меня иногда, проводя практические занятия со студентами. Там росло много разных удивительных растений, в клетках жили кролики и цыплята. Сразу за станцией строили телевышку, работая от зари до зари. Вечерами со двора дома было видно, как все выше и выше поднимаются над землей красные фонарики, укрепленные на металлических конструкциях. Напротив пединститута стояла деревянная бакалейная лавка, туда мы с бабушкой ходили покупать сахар. Сахар продавали огромными головами, которые отец потом колол на куски топориком, а куски – на мелкие кусочки с помощью специальных щипцов. Сахар был очень твердый и очень сладкий, я таскал его из сахарницы, засовывая за щеку, как обезьяна.